Дождавшись тишины, он продолжал:
— Лежандр, по-видимому, не знает имен арестованных, но весь Конвент знает их… Он упомянул о Дантоне, думая, будто с этим именем связана какая-то привилегия. Нет, мы не хотим привилегий, нам не надо кумиров. Сегодня мы увидим, сумеет ли Конвент разбить мнимый, давно сгнивший кумир, или же тот, падая, раздавит Конвент и французский народ…
Пока Робеспьер говорил, Сен-Жюст, вынув из кармана пахнущие дымом листки, еще раз просмотрел их. Потом вышел из своего укрытия и медленно направился к трибуне.
— Люди низменные и преступные, — заканчивал Робеспьер, — боятся падения себе подобных, ибо, теряя щит, прикрывающий их, становятся более доступными для опасности; но если в этом Собрании есть низкие души, то есть здесь и души героические, ибо решаете вы судьбы земли.
Наступило время Сен-Жюста, и он спокойно начал.
— Я пришел просить правосудия от имени родины против людей, давно изменивших народному делу, которые тайно вели против нас войну в союзе со всеми заговорщиками, от герцога Орлеанского и Бриссо до Эбера, Эро и их приспешников…
Нет, зря, право же зря боялись децимвиры, что он не осилит Дантона. С блистательным мастерством ритора, с глубокой убежденностью непреклонного стража справедливости, с тонким чутьем сердцеведа, знающего слабости слушателей и умеющего неопределенность нападок компенсировать энергичной сжатостью выражений и беспредельной уверенностью в своей правоте, построил он речь. Он рассказал потрясенному Конвенту историю движения, бывшего, по его словам, цепью измен, подлой корысти, адских умыслов, стимулируемых подпольным вмешательством иноземцев. Лишь мимоходом задев Демулена и Филиппо, «жалких людей», слепые орудия интригана Фабра, он перешел к Дантону, которому посвятил две трети доклада. Он не стал ничего менять; как и было задумано, он обращался прямо к Дантону, и удивленные депутаты невольно оглядывались, ища глазами арестованного трибуна…
— Дантон, — воскликнул оратор, — ты вечно служил тирании!..
Медленно разворачивая мрачную картину предательств, оживляя не только дела, но и фразы и даже жесты Дантона, Сен-Жюст показал его тайные связи с монархией, ставшие основой внезапного обогащения, грязную игру с Дюмурье и жирондистами, двусмысленное поведение в моменты кризисов кануна 10 августа, 31 мая, 2 июня; он не забыл напомнить выпады обвиняемого против Марата, не забыл упрекнуть его за недавнюю кампанию «милосердия», выявив исток всего этого — дружбу с подозрительными иностранцами. Особенно резко заклеймил он оппортунизм Дантона и его постоянное лицемерие:
— Как банальный примиритель, ты все свои речи начинал громовым треском, а заканчивал сделкой между правдой и ложью; ты ко всему приспособлялся!.. Как дурной гражданин, ты злоумышлял; как фальшивый друг, публично порицал пороки Демулена, погубленного тобой; как испорченный человек, ты сравнивал общественное мнение с проституткой; ты утверждал, что честь смешна, что слава и потомство — глупость. Эти максимы роднят тебя с аристократами, это воззрения Катилины. Коли Фабр невиновен, если были неповинны герцог Орлеанский и Дюмурье, — что ж, значит, нет вины и за тобою. Я сказал более чем достаточно; ты ответишь перед судом…
Эта напористая, необыкновенно динамичная речь, словно бичом хлеставшая по депутатским скамьям, вызвала общее оцепенение; его еще усилили заключительные слова оратора:
— Дни преступления миновали; горе тем, кто стал бы поддерживать его! Политика преступников разоблачена; да погибнут все, бывшие преступными! Республику создают не слабостью, но свирепо строгими, непреклонно строгими мерами против повинных в измене!..
Ошеломленное Собрание секунду молчало. Потом опомнилось: раздались аплодисменты, которые, нарастая, охватили весь зал. Единодушно Конвент принял предложенный докладчиком декрет и выдал потребованные головы. Лежандр поспешил извиниться…
От ареста Эбера до начала суда над ультра прошла ровно неделя; от ареста Дантона до слушания дела «умеренных» — только два дня. Правительство боялось малейшей оттяжки; однако к началу суда децимвиры поспешили провести реформы, которые усилили бы их власть. Считая, что министерства мешают эффективной деятельности комитетов, тем более что военный министр Бушотт был скомпрометирован близостью к эбертистам, а министр иностранных дел Дефорг — к дантонистам, Конвент 12 жерминаля упразднил министерства, заменил их исполнительными комиссиями — послушными орудиями Комитета общественного спасения. Дефорг, а позднее и Бушотт, потерявшие свои должности, были арестованы.