— Разве ты забыл? — сдерживая ярость, ответил Бийо. — Мы ведь предвидели подобную коллизию и категорически запретили тебе идти на поводу у заговорщиков. Вызывать этих лиц — значит ставить под угрозу существование республики!
— Я знаю, — робко сказал Фукье, — но они требуют…
— «Требуют»… — передразнил Бийо. — Нужно заткнуть им глотку, а как это сделать — твоя забота.
— Ты ведь, кажется, состоишь в родстве с Демуленом? — спросил Сен-Жюст.
Фукье побледнел.
— Уж какое там родство, гражданин…
— Но ведь во время процесса изменника Эбера ты же не ратовал за свидетелей защиты? — продолжал Сен-Жюст.
Фукье ничего не ответил, только низко опустил голову.
— Хорошо, — заключил Сен-Жюст. — Надеюсь, ты все понял. Иди.
Третий день процесса, 15 жерминаля, начался еще большими осложнениями. Дантон, уловив какую-то долю симпатии публики, вел себя необыкновенно вызывающе. Он громил правительство, особенно нападая на Робеспьера и Сен-Жюста, превозносил свои заслуги и требовал вызова членов Конвента — свидетелей защиты. Когда Фукье ответил отказом, он стал прямо обращаться к зрителям, аплодировавшим некоторым из его выпадов.
— Друзья, — крикнул он, — вы видите, что здесь происходит. Бегите в Конвент, добивайтесь, чтобы прислали наших свидетелей!..
Обескураженный Фукье написал в Конвент, умоляя о помощи. И помощь не замедлила прибыть.
За несколько минут до этого в правительственные комитеты поступило заявление от арестанта Люксембургской тюрьмы Лафлота. Он сообщал о заговоре, во главе которого находился генерал Диллон, старый приятель семьи Демулен. Заговорщики поставили целью разгромить тюрьму, спасти дантонистов и захватить власть. Выяснилось, что заговорщиков субсидировала Люсиль Демулен, переславшая Диллону в тюрьму тысячу экю…
Сен-Жюст немедленно отправился в Конвент.
Он сказал:
— Прокурор Революционного трибунала сообщил, что из-за возмущения подсудимых пришлось приостановить судебные прения…
Затем, рассказав о заявлении Лафлота, он предложил проект декрета: «Конвент постановляет, что всякий обвиняемый в заговоре, оказавший сопротивление или наносивший оскорбления национальному правосудию, будет немедленно устранен от участия в судоговорении».
Конвент утвердил декрет.
Члены Комитета общей безопасности Амар и Вулан поспешили доставить оба документа в Трибунал. Вручая их Фукье, Вулан сказал:
— Наконец-то злодеи в наших руках…
— Это именно то, что нам нужно, — ответил прокурор.
Когда донос Лафлота и декрет были оглашены, подсудимые стали протестовать. Камилл крикнул душераздирающим голосом:
— Подлые злодеи! Им мало, что они убивают меня; они хотят убить и мою жену! — Он разорвал в клочки свою защитную речь и швырнул их в лицо Фукье.
Дантон, указывая на Амара и Вулана, с гневом воскликнул:
— Эти мерзкие шпионы не дадут нам покоя до самой смерти!
Тогда председатель Эрман, применяя декрет, закрыл заседание.
Поздно вечером, просматривая отчеты об этом дне, Сен-Жюст и Робеспьер, дойдя до выкрика Демулена, переглянулись.
— Он верно понял, что ее ожидает, — сказал Сен-Жюст.
Робеспьер вздохнул.
— Бедная Люсиль, такая обаятельная женщина и такая верная жена… Как ты думаешь, нельзя ли ее спасти?
— Это исключено, — отрезал Сен-Жюст. — Любая попытка такого рода, учитывая настроения Бийо и других, привела бы нас к гибели.
— А пока погибнут они, — задумчиво сказал Робеспьер.
Сен-Жюст ничего не ответил.
На следующий день прения не возобновили. Протесты подсудимых привели лишь к тому, что их выдворили из зала суда. Через некоторое время секретарь вызвал их в канцелярию и сообщил единодушный вотум присяжных: все, за исключением Люлье,[37] присуждались к смерти.
Они были казнены в тот же день, 16 жерминаля.
Передавали их последние слова на пути к гильотине.
— Народ, тебя обманывают! — кричал Демулен, пытаясь возбудить сострадание толпы. — Убивают твоих лучших защитников!..
Дантон пытался урезонить друга:
— Успокойся и оставь эту подлую сволочь!..
Когда телеги смертников проезжали по улице Сент-Оноре, Дантон посмотрел на закрытые ставни дома Дюпле и громко крикнул:
— Робеспьер, я жду тебя! Ты скоро последуешь за мной!..
Сен-Жюст полагал, что слова эти не улучшили настроения Неподкупного, хотя в целом его друг, как и он сам, был вполне удовлетворен исходом этого длительного и трудного дела.
Впрочем, дело еще полностью не закончилось: процессы Дантона и Эбера имели продолжение.