Вот если бы я даже и разбилась,
Трагедия, какая вдруг стряслась,
То это ничего, когда на взлётё.
Пускай – «ценою жизни ночь мою»,
Ведь я лечу сейчас за этой ночью.
Потом прочту, как Пушкин написал.
Ведь если что случится с самолетом,
За чувство – своей жизнью заплачу.
А то, какой-то там специалист,
Назначенный врачом в научном центре,
Сеанс со мною будет проводить
Целительным лечебным брачным сексом.
Там, в Томске, у меня целитель есть».
Стюард сказал, что скоро «Боташово»,
Томчане так зовут аэропорт.
* * *
– Вот спорим, что какая-то актриса, —
Две девушки, спешившие на рейс,
Рассматривали группу прилетевших,
А Лазарев недалеко стоял.
И понял, что отметили Наину.
– Идёт, как королева сквозь толпу. —
Наина, Коля видел, похудела.
Поэтому, возможно, впечатляла
Какой-то окрылённой красотой.
Сначала – будто всматривалась в лица
Встречающих, но было далеко.
Потом вдруг разглядела, где он есть,
И улыбнулась, и рукою помахала.
Он тоже, как тут скроешь, счастлив был,
Но главным было чувство удивленья:
И, что она внезапно сорвалась?
И речь не шла, вернуться чтоб обратно.
Ну, может быть, когда-нибудь, потом.
Наина в это время подошла,
И в тот же миг подумала с досадой:
«Зачем я нацепила каблуки?
Но снизу вверх не смотрит „цыганенок“.
Как сокол – гордо голову вознес».
Внезапно он схватил её в охапку
И сразу же отпал любой вопрос:
Что лучше – величаво наклониться?
Или присесть, чтоб легче целовать?
Их встреча обрела непринуждённость.
– Тебя, как скажешь, к предкам отвёзти? —
Её он отпустил, и любовался.
– Нет, Коля, я недаром выясняла
Насколько ты свободен в эти дни.
Скажи мне, если ты делами связан. —
– Да что же ты насколько деликатна!
Ты знаешь же, Наина, для тебя! —
И гордой головою он три раза,
Направо и налево помахал,
Желая показать: «Всё, что угодно!».
– Давай тогда поедем в Заозерье,
Вздохнем и разберемся, как нам быть. —
Тут Коля загрузил её в машину,
Стремительно понёсся в город, в центр.
Наина не особо умилялась,
Что, вот, мол, дорогие мне места.
Какие могут быть воспоминанья,
Когда нельзя взглянуть по сторонам?
Весь путь от Боташово и сквозь Томск,
Смотрелся, словно гоночная трасса.
Повсюду им светил зелёный свет,
И не было заторов при движеньи.
Единственно, что промелькнула мысль:
«Вот так бы и в Москве исчезли пробки».
Кафе носило имя “Tommy gun”.
Хоть в центре, но почти совсем пустое.
Лишь три-четыре пары по углам.
– Сюда обычно публика не ходит? —
– Нет, бойкое местечко, но сейчас… —
Столь яркое название кафе
Наину навело на размышленья:
– В далекой глубине сибирских руд,
Хозяин «точку» называет по-английски.
Вот это, понимаю я, гламур.
Что “Tommy” – это лихо он придумал,
Никто не догадается, что Томск.
А “gun”, я полагаю, что – ружьё.
А, может, даже пушка, покрупнее.
Но думаю, что это Ганнибал,
Твой очень вероятный предок, Коля.
И дальше расшифруем – «Ган» и бал,
И, значит, здесь танцуют вечерами.
Но главное, что здесь со мною ты. —
– Я помнил, что ты очень уж красива,
Но думал не настолько обалдеть.
Не верится, что ты со мною рядом. —
– Летела я не просто, а к тебе.
Где можем мы с тобою поселиться? —
– Так, может, я спрошу у Вячеслава?
Он звал меня смотреть второй этаж.
Там воздух, и тайга, и всюду сосны. —
– В его хоромы? Сами по себе? —
– Они с женой во флигеле, обычно.
А дети ходят в школу-интернат. —
Второй этаж нес запах новостройки,
Кругом был бор из мачтовой сосны.
Границей бора возвышался берег,
Обрывом ниспадающий к реке,
Как будто бы стена из красной глины.
От воздуха кружилась голова.
Но от любви – они про все забыли.
Наина вновь узнала Николая,
А он нашел любимые черты
В сошедшей к нему с трона королеве.
И все-таки настал тот главный миг,
Когда Наина тихо прошептала:
– Я выплеском своей кипящей крови
Откликнулась на твой разящий меч. —
Луна светила с вечною тревогой.
Любовь вплела в венок ещё цветок.
* * *
– И что же, соберёшься и уедешь? —
Отказывался верить Николай.
– Я, Коля, что-то главное скажу,
И думаю, ты с этим согласишься.
Я полностью тебе принадлежу,
И вижу, до чего тебе желанна.
И вот, пока желание твоё,
Продолжит на меня распространяться,
Я буду оставаться лишь твоя,
Какие не случились бы событья. —
Тут парень даже несколько опешил,
Но он любил подругу детских лет.
Она, меж тем, по-прежнему вещала:
– Я знаю уж давно, бесповоротно,
Что, нету сил мне жить в такой прекрасной,
Но вялой, безнадёжной глухомани,
Когда узнала, как же мир велик.
Не всюду, не всегда он так хорош.
Но есть у нас на то и дар познанья,
И жажда поиска, и крылья для души. —
«Как много там в Москве смогли придумать»,
Единственно, подумал Николай.
– Я, Коленька, поеду дальше жить.
Чего-то достигать, и заблуждаться.
Что делать? Мы всегда среди людей,
И разные бывают отношенья.
Тебя же разлюбить я не смогу,
Пока меня ты не разлюбишь, не забудешь. —
– Не радостные, скажем, перспективы.
Но я к тебе настолько прикипел,
Что вряд ли кто-то сможет быть роднее. —
– Но сам ты должен жить, как ты живешь.
Я слышала, что ты хотел жениться? —
– Та женщина сейчас в Новосибирске.
Проведать родичей туда её послал,
Когда ты позволила, что приедешь. —
– К тебе на свадьбу я, конечно, не хочу.
Но, думаю, тебе жениться надо.
Она родит хорошеньких детей.
А я к ним крёстной матерью приеду. —
Тут Коля, хоть вкусивший взрослой жизни,
Суровых и ответственных мужей,
Оттаял рядом с трепетной подругой
Пронизанных любовью детских лет.
И с нежностью разглядывал Наину,
Пока она болтала как дитя.
– Мы больше чем любовники с тобой.
Мы – космоса разорванные части,
С огромной тягой к воссоединенью.
Прости, но если вспомнить твой гарем?
И мой почёт быть первою женою?
И есть ещё у нас Новосибирск,
Где родственники нашим жёнам рады. —
Зажёгся свет, сквозь дверь из коридора,
Бесшумно появился Тахтамыш.
Тут Коля, микрокосмоса обломок,
Отринул отлетающую часть.
– Прости, но у меня сегодня встреча,
Не обижайся, но проводит Тахтамыш. —
Присели помолчать перед отъездом.
Прощались. Каждый думал – навсегда.