Всё это стало сюрпризом для Юрия Марковича.
Свидетельствую: поначалу он категорически отказывался от этого предложения. В доверительных беседах со мною он ссылался, прежде всего, на полное отсутствие музыкального слуха. Да, говорил он, в детстве меня пытались обучать игре на фортепьяно, но уже тогда обнаружилось, что мне слон на ухо наступил. Да, в юности я охотно посещал оперные спектакли в Большом театре, слушал партию Ленского в исполнении Сергея Яковлевича Лемешева — и навсегда влюбился в его голос, в него самого. Но я и сейчас не отличу Пятой симфонии Чайковского от Пятой симфонии Мясковского... у Мясковского есть Пятая?
Однако Тёмкин настаивал, и я поддержал его в этой достаточно смелой идее.
Она, эта идея, имела неожиданные последствия. Работа над сценарием о Чайковском настолько увлекла Юрия Нагибина, что он, преодолев терзавшие его сомнения, впоследствии написал еще несколько сценариев, посвященных музыке и музыкантам — о Рахманинове, о Кальмане, — но, главное, это подтолкнуло его к разработке музыкальной темы в прозе: он написал повести «Как был куплен лес» и «Когда погас фейерверк», посвященные Чайковскому и его благодетельнице баронессе фон Мекк; рассказы «Сирень» и «Где стол был яств...» о Рахманинове и Скрябине; «Перед твоим престолом» — об Иоганне Себастьяне Бахе.
Правда, к работе над сценарием «Чайковский» позже был подключен еще один опытный кинодраматург — Будимир Метальников. Однако заметим, что его подключили к этой работе отнюдь не как знатока музыки — нет, ведь он тоже писал, в основном, про колхозы и совхозы («Простая история», «Дом и хозяин», «Надежда и опора»). Так что это можно считать лишь еще одним подтверждением глубокой мысли Тёмкина о том, что талант — всегда талант.
Andante cantabile
Председатель Комитета по кинематографии СССР Алексей Владимирович Романов дал обед по случаю успешно достигнутой договоренности о совместном производстве музыкального художественного фильма «Чайковский».
Обед состоялся в ресторане «Прага», на его открытой верхней веранде, обращенной к бульварам — было лето, был зной, в ресторанном чопорном зале был риск сомлеть от жары и духоты.
На обед были приглашены Дмитрий Зиновьевич Тёмкин (он, собственно, и был виновником торжества), Юрий Нагибин с супругой, Беллой Ахмадулиной, гендиректор «Мосфильма» Владимир Николаевич Сурин, главный редактор студии, то есть я, а также еще несколько персон, представлявших государственные службы, в том числе — молодой человек в черном костюме, который недавно просвещал меня относительно возраста Нины Апрелевой.
Нас рассадили так, что я оказался в приятном соседстве: по левую руку от меня была Белла Ахмадулина, а с другой стороны рядом с нею сидел Тёмкин, так что мы могли общаться между собою, как бы в своем тесном мирке, не выпадая из общего официального расклада.
Я счастлив тем, что пишу этот эпизод, потому что он вновь сводит меня за одним столом с Юрием Нагибиным: он по-прежнему жив, здоров, не отказывается от рюмки; с нами божественная Белла — она по-прежнему его жена, они вместе, они любят друг друга и так великолепно смотрятся вместе; и я рядом с ними — я молод, полон надежд, у меня на душе светло и чисто.
Сквозной сюжет «Директора», который, если иметь в виду его реальную жизненную протяженность, заставил меня в этом повествовании продлить его до горестного конца, когда почти все поумирают, все расстанутся друг с другом, и сам окружающий мир изменится настолько, что все герои, включая меня, почувствуют себя в этом мире чужими и неприкаянными.
И я благодарен Петру Ильичу Чайковскому, его бессмертной музыке, еще и за то, что они обратили время вспять, возвратили нас в тот год, в тот день, в тот час.
Романов поднял рюмку и произнес непылкий начальственный тост за удачу совместной постановки, за здоровье ее инициатора — известного композитора и кинодеятеля господина Тёмкина. Все похлопали в ладоши и выпили по первой. Дмитрий Зиновьевич обратился к министру с вопросом:
— Скажите, пожалуйста, вы не из тех Романовых?
— Не-ет, — добродушно откликнулся Алексей Владимирович. — Нет, конечно. Вот говорят, что Романовы по своим корням — немцы. А я русак, тульский, из Белева...
Всех, конечно, позабавила непосредственность гостя, свойственная американцам, потому что не стоило больших усилий понять, что будь Алексей Владимирович, хоть каплей крови, из тех Романовых, он не возглавлял бы теперь Госкино, а был бы... ну, в общем, ясно, где бы он был.
Однако после второй рюмки сфера интересов Тёмкина приобрела другую направленность.
Наклонясь к уху соседки, он спросил негромко:
— Белла, скажите, пожалуйста, если мужчина обрезанный — это для женщины лучше или хуже?
Кусок хлеба, который я только что сунул в рот, встал поперек горла. Надо было деликатно откашляться, но путь для воздуха был перекрыт, и я замер, прикрыв рот салфеткой, выпучив глаза.
К счастью, положение облегчалось тем, что вопрос был задан не столь громогласно, чтобы озадачить всю честную компанию. Скорей всего, услышали только Белла да еще я, поскольку сидел рядом с нею.
Однако Белла была, как всегда, великолепна.
— Знаю, но не скажу, — ответила она.
Дальнейший застольный разговор протекал без напрягов, говорили о кино, о погоде, о том, что фирменные котлеты «Прага» очень вкусны, что надо бы налить еще по одной, а чья теперь очередь говорить тост?.. Вообще всё шло обычным порядком.
— Саша, — обратилась ко мне Белла Ахмадулина, — тебе не надоела эта тягомотина? Мухи дохнут... Может быть, потом нам перебраться в ЦДЛ? Который час?
Я взглянул на часы: около двух. В самый раз.
Но когда, покончив с десертом, все, вслед за министром, поднялись с мест, выяснилось, что наше с Беллой рабочее предложение не может быть осуществлено немедленно. Выяснилось, что Нагибину необходимо, вместе с молодым человеком в черном костюме, ехать на Смоленку, в Министерство иностранных дел, получать загранпаспорт (ему предстояла поездка, но не в Америку, а в одну из стран третьего мира). Дмитрия Зиновьевича Тёмкина ждали в американском посольстве. Председатель Госкино и гендиректор «Мосфильма» должны вернуться в свои рабочие кабинеты: назначены совещания, встречи.
Так что полностью располагали собой и своим временем только мы с Беллой.
Договорились, что мы займем столик, закажем всё, что надо, а там — через часок-другой, покончив с делами, подъедут и Нагибин, и Тёмкин, и кто там еще увяжется за ними.
Всё так и реализовалось. Нам удалось завладеть лучшим из столов Дубового зала — большим, человек на десять, под угловым витражем. Мы заказали селедку с луком и отварным картофелем, знаменитые на всю Москву тарталетки с паштетом и с сыром, салат из крабов, похожий на букет цветов в стеклянной вазе, — ну, и, конечно, большую бутылку «Столичной», с морозца, со слезой.
Всё это принесли и расставили в живописном порядке на тугой накрахмаленной скатерти.
— Саша, — сказала Белла, окинув взглядом поляну, — что же теперь — мы будем сидеть и ждать, пока они приедут?
— Да ни за что! — воскликнул я, хватая за горло бутылку. — Еще чего...
Короче говоря, к тому часу, когда появились Нагибин и Тёмкин, а с ними хвост в черном костюме и еще какие-то любители посидеть в интеллигентной компании, мы с нею уже были веселы и на зависть общительны.
Набегавшись, изголодавшись, прибывшие налегли на закуски, не забывая о бутылке — уже новой, — и мы старались не отставать.