И еще было нечто поразительное на том дневном сеансе в клубе завода «Станколит», в Марьиной Роще.
Я с первого взгляда влюбился в простецкие молодые лица на экране. Режиссеры итальянского неореализма не звали сниматься в своих фильмах именитых кинозвезд — ведь звезды очень дорого стоят, а денег нету. Они отлавливали будущих актрис и актеров прямо на улицах, сновали в толчее на конкурсах моделей, где дожидаются своего счастья и заработка девушки из предместий, из народа, всё богатство которых — доверчивые глаза, свежие щеки, стройные бедра, пышные пазухи.
Они играли сами себя, только под другими именами, а может быть, и под своими собственными. Безработные играли безработных, шлюшки — шлюшек. Их лица появлялись на афишах, делались узнаваемыми. Их имена становились известными всем.
Я с первого же раза запомнил имена и фамилии этих молодых актеров: Лючия Бозе, Ева Баничек, Карла дель Поджо, Раф Валлоне, Массимо Джиротти... с первого же раза затвердил фамилию режиссера, который снял этот фильм: Джузеппе Де Сантис...
Но как же я мог запомнить сразу все эти имена и фамилии, если они появились на полотне в самом начале фильма, когда я еще и знать не знал, понравится ли мне этот фильм, а может быть, он мне совсем не понравится, и я сбегу с него, не досмотрев, еще на середине?
Нет, конечно, теперь я понимаю, что это было вовсе не так, что я не мог запомнить всё это с первого раза.
Скорей всего, я запомнил все эти имена и фамилии не с первого, а со второго раза: когда, выйдя из темноты на залитую солнцем улицу и поморгав на яркий свет, я развернулся на сто восемьдесят градусов, кинулся в кассу и купил билет на следующий сеанс.
Зачастили иностранцы. Владимир Николаевич Сурин, генеральный директор «Мосфильма», сказал:
— Сегодня в два мы обедаем в «Праге» с Джузеппе Де Сантисом. Вы знакомы? Ну, познакомитесь... Будет еще несколько человек, свой круг, без лишнего начальства.
В машине, по дороге в ресторан, он ввел меня в курс: Де Сантис сидит без работы, последнее, что он сделал — «Они шли на Восток», об итальянских солдатах, которых занесло под Сталинград. Считается, что это — совместная постановка, но, если по совести, картину вытянул «Мосфильм». В Италии Де Сантиса открыто травят, ведь он — коммунист. Банкиры не дают денег на его проекты, ватиканские попы пакостят, как умеют, а они умеют. Газетчики издеваются... А тут еще новая любовь: югославская актриса Гордана Милетич, она приехала вместе с ним... Так что будьте поласковей!
Я понял его намек.
Недавно вот так же внезапно появился на «Мосфильме» французский режиссер Клод Отан-Лара, из старичков, работал еще в тридцатых, а позже снял «Дьявола во плоти», «Красное и черное», «Графа Монте-Кристо». Тоже коммунист, и тоже без работы. Он привез с собою сценарий для совместной постановки — «Красное и белое», по стендалевскому роману «Люсьен Левей». Было понятно, что он воодушевлен успехом у нашей публики «Красного и черного» с Жераром Филиппом и Даниэль Дарье.
Я отдал сценарий в творческое объединение писателей и киноработников. Вскоре оттуда прибежал главный редактор Александр Михайлович Пудалов: «Где Стендаль?.. Мы привлекли к оценке сценария крупнейших специалистов по французской литературе девятнадцатого века, и они тоже спросили в один голос: где Стендаль?..» Пришлось самому читать сценарий да еще перечитывать «Люсьена Левена». Стало ясно, что из сценария выхолощена вся острота политического противостояния республиканцев и роялистов, составлявшая суть романа. При встрече с режиссером я спросил его прямо: «Где красные, где белые? Где Стендаль?» Почему-то он ответил мне шепотом, хотя разговор шел через переводчика: «Во Франции свирепствует деголлевская цензура!» Поневоле тоже перейдя на шепот, я сказал ему: «Месье Отан-Лара, нам и своей цензуры хватает!» И, чтобы переводчик не смягчил формулировку, резанул по кадыку ребром ладони.
В «Праге» за обеденным столом нас было шестеро: прославленный маэстро, его обворожительная спутница Гордана Милетич, мы с Суриным, переводчица с итальянского, и еще — я приберег его напоследок, — Сергей Сергеевич Смирнов, писатель, автор «Брестской крепости», ведущий телевизионной программы «Подвиг». Именно он, вместе с Джузеппе Де Сантисом и Эннио Де Кончини, написал сценарий кинофильма «Они шли на Восток», который в итальянском прокате имел более теплое название «Итальянцы — славные ребята».
Конечно же, моим вниманием — вниманием истового и давнего поклонника, — безраздельно завладел Джузеппе Де Сантис.
Он был прекрасен: лицо микеланджеловского Давида, того, что с пращей на плече, кудрявого, с пологими бровями, вдохновенным юным лицом, безупречность которого была искажена — у Де Сантиса, — выпяченной нижней губой, наверное, такой прикус.
Правда, время не щадит и библейских героев: в черных кудрях маэстро уже был проблеск седины, а темные глаза полны страдания и готовности к новым превратностям жизни.
Свой мужик, страдалец. Свой брат, коммуняка, только вот не при должности, а безработный.
И это как-то сразу, в моем представлении, сроднило великого режиссера с его неприкаянными героями из «Рима, 11 часов».
После первой же моей почтительной фразы, обращенной к нему, он, с озабоченным видом, наклонился к переводчице и сказал ей что-то, что должно было внести важную коррективу в нашу беседу.
— Он просит не называть его господином Де Сантисом, — сообщила переводчица.
— А как? — смутился я.
— Он просит называть его Пепе.
Это, конечно, заслуживало того, чтобы налить по рюмке водки.
Воспользовавшись процедурой чоканья, я взглянул на Сергея Сергеевича Смирнова, и он подмигнул мне.
Тут был свой смысл, недоступный остальным.
Незадолго до этого выяснилось, что мы с Сергеем Смирновым учились в одной школе, хотя и не знали друг друга: в Харькове, на улице Дарвина, бывшей Садово-Куликовской, в школе №1 имени Ленина. Из стен этой школы вышло немало поэтов и писателей, и время от времени их, то есть нас, приглашали в гости. И когда однажды туда пожаловал Сергей Сергеевич Смирнов, ему, между разговорами, захотелось покурить; он извинился, вышел во двор и, спрятавшись за памятником Ленину, стал пускать дым; ему сказали: ах, что вы, что вы, дорогой Сергей Сергеевич, как можно — здесь, в этом месте, пойдемте в кабинет директора... на что он ответил: ну уж нет, отстаньте, где я выкурил первую в своей жизни папиросу, там выкурю и эту... Впоследствии он умер от рака легких.
Но в нашем подмигиваньи было не только воспоминание о тайных перекурах, но и о том, как в этой школе мы изучали произведения Алексея Максимовича Горького, в частности — его «Сказки об Италии». Среди этих сказок была одна, столь же популярная у школяров, как «Муму» — в учебнике она называлась «Пепе».
И, конечно же, сейчас нас с Сергеем Смирновым озарила одна и та же счастливая мысль: что именно он, Джузеппе Де Сантис, классик неореализма, и был тем самым итальянским мальчиком по имени Пепе, кудрявым и бесшабашным, лазающим, как ящерица, по скалам, дурачащим иностранцев, всяких там немцев и англичан, распевающим во все горло: «О, море... море...»
Но мальчик Пепе вырос и стал взрослым человеком, у которого, как и у всех взрослых, нелегкая жизнь.
— Саша, — сказал Джузеппе Де Сантис, — ты знаешь, что во время войны Италия была оккупирована американцами, а их пехота почти сплошь состояла из черных, из негров. И они у нас, в Италии, тогда понаделали много черненьких негритят. А теперь эти мальчишки и эти девчонки выросли... Ты понимаешь, Саша, куда я клоню? — спросил он по-итальянски.
— Еще бы, Пепе! — воскликнул я. — У нас в Москве, в пятьдесят седьмом году, был Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Понаехали со всего мира — из Америки, из Африки, — и тут такое было: фейерверки, танцы, а по проспекту Мира даже слона водили, из цирка... Так вот: тогда эти ребята, молодежь и студенты, тут тоже понаделали черных ребятишек, они как раз сейчас подросли и пошли в школу... А еще у нас, на Юго-Западе, где я живу, построили общежитие университета Дружбы Народов имени Лумумбы, и там теперь тоже весело... Это недалеко от «Мосфильма», хочешь — покажу?