— И какие корабли должны, по-твоему, выйти? — спросил он со злостью. — Тральщики, что ли?
— Пусть пошлют «Вихрь».
— Человече! — Рыгельский обеими руками обхватил голову. — Ну как тебе объяснить, что перед тобой линкор, понимаешь, линкор! Да к тому же с торпедными катерами! Они потопили бы «Вихрь» в пять минут.
— Тогда пускай пошлют подводные лодки. — Беняш тоже обозлился. — Я сам слышал, как ты говорил, что «Орел» выпустил бы из линкора потроха.
— В открытом море — это точно. Только не здесь. Залив слишком мелок для подводных лодок.
— Тогда что же? Выходит, мы ничего не можем им сделать? Они себе поплывут в Гданьск, а наши в Гдыне будут держать руки в карманах и любоваться?
— Ну что ты ко мне пристал? — выкрикнул Рыгельский. — Спроси у самого Унруга, может, тебе он что скажет.
— Наши в Хеле могут открыть огонь, — вмешался Грабовский. — Немцы еще не вышли из предела досягаемости польских орудий.
Эскадра спокойно двигалась дальше, и все машинально повернулись в сторону Хеля, где стояли батареи тяжелой артиллерии береговой обороны. Те, кто наблюдал эту сцену, ничего не имели бы против, заговори в тот миг батареи Хеля и пусти они на дно немецкие корабли. Но это была напрасная надежда. Торпедные катера внезапно сделали разворот на сто восемьдесят градусов, оторвались от линкора и двинулись на восток, а навстречу линкору из порта вышли два буксира, украшенные флагами расцвечивания.
— А все же не хватило у немцев смелости, — с удовлетворением констатировал Грабовский, следя за удаляющимися катерами.
Минут через пятнадцать можно было уже хорошо рассмотреть вооружение линкора: две бронированные башни с двумя торчащими из каждой стволами, пять орудий меньшего калибра на одном борту, а всего девять орудий для одного залпа.
Тяжело вздохнув, Грабовский вполголоса сказал стоявшему рядом Рыгельскому:
— Если что случится, будет нам, Бернард, совсем невесело. У него, у гада, столько пушек, что если он нам влепит, то из нас только перья посыплются.
— Но ведь на корабле нет боеприпасов.
— И ты веришь этому?
Грабовский и Рыгельский растерянно посмотрели друг на друга. Потом Рыгельский неуверенно проговорил:
— Я, парень, и сам уже не знаю, чему верить. Кажется, министр Ходацкий будет сегодня с визитом на линкоре. Но только тут вот, внутри, — он прикоснулся пальцем к левой стороне груди, — сердце подсказывает мне, что в любой день могут начаться большие события.
«Шлезвиг-Гольштейн» уже входил в порт: его могучий серый корпус, ведомый двумя украшенными флагами буксирами, скрылся за каменной стеной волнореза, и гарнизон поста «Форт» видел теперь только наблюдательные башни и трубы. Немецкий линкор во всей своей красе предстал перед глазами солдат, размещавшихся вдоль берега портового канала: на посту «Пристань», второй вартовне и на посту «Паром».
Пост «Паром», замаскированный густой листвой, упрятанный среди молодых елей, был расположен за зеленым валом и защищен проволочными заграждениями и завалами из толстых пней и бревен, которые по ночам устанавливались солдатами под наблюдением хорунжего Грычмана.
При приближении «Шлезвиг-Гольштейна» Грычман поднялся на мостик наблюдательного пункта и стал рядом с поручником Пайонком, который, хотя и чувствовал сильное недомогание, все же не ушел с поста после объявления тревоги. Да, собственно, все, кому положено, находятся на своих местах. На левом фланге — плютоновый Баран со станковым пулеметом, дальше — ефрейтор Доминяк с ручным пулеметом, капралы Вуйтович, Здеб и рядовой Грудзень. На правом фланге, над самым каналом, расположились капрал Ян Ковальчик, ефрейтор Стефан Цивиль и рядовой Бронислав Усс. Этим троим лучше всего был виден приближавшийся корабль, который, медленно продвигаясь вдоль берега, прошел мимо их позиции и исчез за излучиной Пяти Гудков, в глубине порта, откуда послышались крики приветствовавшей его толпы.
Запомни, читатель, этих трех парней. Запомни их, напряженно стоящих в мягкой тени зеленой листвы, сквозь которую пробиваются блики солнечного света, вспыхивающие то на поверхности касок, то на зеленом сукне мундиров, то на руках, крепко сжимающих оружие. Все трое молоды, но серьезны и очень собранны. Все трое наверняка думают об одном: о грозном немецком линкоре, который только что прошел мимо их позиции и с которым, возможно, им предстоит сражаться, если линкор не уйдет, как им было сказано, через несколько дней. Я полагаю, все трое хотели, чтобы корабль ушел, потому что просто не представляли себе единоборства с этим стальным гигантом. А больше всех об этом мечтал Стефан Цивиль. В атмосфере всеобщего возбуждения именно он был тем человеком, кто сильнее других тосковал по покою и тишине, мечтал, чтобы все вернулось на свое место, чтобы он мог снова каждое воскресенье ездить в Бжезьно, на Викториаштрассе, где ждала его Уршула, дочь рыбака, который часто привозил свой улов в Интендантство… Стефан затеял когда-то разговор с рыбаком, принял его приглашение, увидел девушку и навек потерял покой. Через два месяца он сделал предложение и, чокаясь с будущим тестем, строил радужные планы на будущее. После окончания службы Цивиль решил навсегда остаться в Гданьске и рыбачить вместе с тестем. Он уже постоянно ввертывал в разговоре кашубские словечки, с интересом осматривал сети, регулярно ходил на воскресные обеды, а иногда брал с собой Ковальчика и Усса. После того как начались затруднения с увольнениями, а потом их вообще отменили, Цивиль мог только поглядывать через канал в сторону Бжезьно или прислушиваться, как на кольце поворачивают трамваи, идущие в тот район.