Однако вернемся к фрейлейн Мангейм. Она была выше меня сантиметра на два, то есть почти метр восемьдесят ростом. Короткие черные волосы, гладкие и блестящие, зачесаны назад и заправлены за маленькие заостренные уши. Черты лица кошачьи: привлекательные впадинки под скулами, зеленые миндалевидные глаза, густые темные ресницы. Нос крупный, почти орлиный, рот большой, губы накрашены красной помадой.
Она показалась мне изумительной, Ева, одной из тех женщин, чья холеная, животная красота заставит любую другую почувствовать себя ничтожной серой мышкой. Их ауру можно почти что потрогать. Они достойны восхищения, которое затем вдруг сменяется отвращением, и все в конце концов напоминает нечто вроде безнадежной сдачи в плен.
— Мне бы хотелось, — обратилась я к ней, — поговорить с вами наедине.
Стоявшая рядом женщина нахмурилась. К сожалению, она была далеко не так ослепительно хороша. Нарочито неопрятная, она напомнила мне госпожу Рипли, зеленщицу в Торки. Такой же маленький рот с горько поджатыми губами, такие же подозрительные серые глазки, затерянные в складках мясистого широкого лица.
Фрейлейн Мангейм спросила:
— О чем же?
— О господине Гитлере.
Она подняла одну бровь.
— А кто вы такая?
— Меня зовут Джейн Тернер. Я работаю на сыскное агентство «Пинкертон».
— Правда, что ли? — Она улыбнулась. — Что, у агентства «Пинкертон» теперь и в Берлине есть контора?
— Я из Лондона. Так мы можем поговорить, фрейлейн? Это очень важно.
Она еще раз оглядела меня, затем повернулась к своей подружке.
— Мы будем на квартире. — Кончиком пальца она легонько коснулась губ другой женщины. Ногти у нее были длинные и красные. — Увидимся в полночь.
Женщина кивнула, взглянула на меня без особой симпатии и отвернулась.
Фрейлейн Мангейм сказала:
— Идемте.
Я прошла за ней через всю комнату. В дверях мы столкнулись с двумя очаровательными девицами, входившими в бар, совсем юными, лет двадцати с небольшим. Они были знакомы с фрейлейн Мангейм, и все трое обменялись поцелуями. Женщины задумчиво воззрились на «новенькую», но фрейлейн Мангейм меня даже не представила.
— Актрисы, — пояснила она, пока мы поднимались по лестнице на Шверинштрассе. — Одна шведка, зовут Грета, как и меня. Другую — Марлен, по крайней мере сейчас. Но я давно ее знаю, с той поры, когда она была просто Марией.
Фрейлейн Мангейм живет недалеко от «Топфкеллера», на втором этаже в маленьком белом домике в глубине двора, за большим кирпичным жилым домом. На удивление, сегодня светило солнце, и на ветвях лип во дворе — их там было три или четыре — сидели птицы, много-много; они бойко чирикали, наверное, радуясь, что дождь наконец-то закончился.
Я поднялась вслед за ней к дверям квартиры. Она достала из кармана связку ключей, отперла замок, открыла дверь и вошла. Я — следом. Пока она закрывала за мной дверь, я прошла через холл в квартиру.
Честно говоря, не знаю, что, собственно, я ожидала, там увидеть. Наверное, что-то вроде притона наркоманов. Но комната оказалась обычной гостиной, как у людей среднего достатка, да и обставлена она была обычной для среднего класса мебелью. В одном углу комнаты ютилась маленькая черная угольная печурка.
Фрейлейн Мангейм повернулась ко мне.
— Садитесь, — сказала она. Я присела на диван и поставила сумочку на колени.
Она сняла кожаное пальто и повесила его в деревянный шкаф. Джемпер с высоким воротником оказался без рукавов. Длинные изящные руки были обнажены. Узкая черная кожаная юбка доходила как раз до колен, оставляя лишь три-четыре сантиметра оголенного тела между подолом и сапогами. Довольно оригинальный туалет, хотя, думаю, в «Харродзе»[32] такого не купишь.
— Два часа назад я сварила кофе, — сказала она. — Могу подогреть.
— Да, если можно. Очень мило с вашей стороны.
Как ты, верно, заметила, пребывание в одной комнате с проституткой-лесбиянкой никак не отразилось на моих выдающихся способностях вести беседу.
— Сливки? — спросила она. — Сахар?
— И то и другое, если можно.
Когда она ушла разогревать кофе, я осмотрелась. Комната выглядела вполне обычной, но все же у меня сложилось впечатление, что чего-то там не хватает. Через минуту я поняла, в чем дело. Книги. Книг не было совсем, ни одной.
Жилое помещение без книг, по-моему, выглядит пустым. Книги оживляют комнату, как думаешь? А для любопытной проныры, такой как я, они служат своего рода полезной дорожной картой, ведущей к их хозяевам.
Я вспоминала папин кабинет с бесконечными рядами книг на полках, когда фрейлейн Мангейм вернулась с деревянным подносом. Поставив его на кофейный столик, она протянула мне чашку на блюдце.
— Спасибо, — сказала я.
Она улыбнулась, взяла вторую чашку и направилась к креслу напротив. Села, скрестила длинные ноги и поставила чашку с блюдцем на колено.
— Я никогда не встречалась с этим типом, Гитлером, — сказала, она. — Я даже вряд ли узнаю его, повстречайся он мне на улице.
— Но вы хотя бы знаете, кто он такой?
— Какой-то политикан. Из Мюнхена. — Она слегка пожала изящными плечами. — Я и здесь-то, в Берлине, не обращаю внимании на политиков. Еще не хватало глядеть на мюнхенских.
Я попробовала кофе. Несколько часов назад он, возможно, был очень хорош.
— Вы знаете, что ваш брат состоит в его партии?
— Это Фредди рассказал вам про меня? — Они отпила глоток кофе.
— Не совсем. Вам известно, что господин Гитлер был здесь неделю назад, во вторник?
— Нет.
— И в Тиргартене в него стреляли.
— Стрелявший, похоже, промахнулся, иначе об убийстве раструбили бы все газеты.
— Да, они промахнулись.
Фрейлейн Мангейм улыбнулась.
— Так или иначе бедняжка Фредди наверняка, пережил сердечный приступ. Он боготворит своего фюрера. Фредди слишком молод, и участвовать в войне ему не пришлось, но он все еще мечтает повоевать.
— Когда вы разговаривали с ним в последний раз?
— Два года назад. В двадцать первом. После смерти мамы.
— Значит, вы не знали, что господин Гитлер приезжает в тот день в Берлин?
— Но даже если б и знала, мне-то какое дело. — Она отпила еще глоток. — Теперь моя очередь задавать вопросы.
— Да?
Она снова улыбнулась.
— Я хочу задать тот самый вопрос, который все идиоты постоянно задают мне. Что заставило вас заняться такой работенкой?
Теперь улыбнулась я.
— Если честно, то случайно. Пришлось участвовать в одном расследовании в Англии. Тот сыщик из агентства, который его вел, решил, что такая работа как раз по мне.
Фрейлейн Мангейм выпила еще кофе.
— Ну и как, понравилось?
— Да, очень. — Я хотела еще что-то сказать, но не решилась.
Она заметила мои колебания и опять улыбнулась.
— Не бойтесь, я вовсе не держу вас за идиотку, — сказала она. — Итак, как я стала проституткой?
— Если не возражаете против такого вопроса.
— Рука руку моет, — сказала она. — Мне нужны были деньги. Здесь, в Берлине, после войны было тяжко. Чем еще было заниматься? Вот и познакомилась с одной мамкой — знаете, кто это?
— Да.
Эрик рассказал мне об этом.
Она улыбнулась.
— Ну так вот, она решила, что такая работенка может мне понравиться.
Я засмеялась.
— И как, понравилась?
— Так себе. Знаете, это чем-то похоже на работу врача. У меня постоянные клиенты, назовем их пациентами, они приходят ко мне за помощью, за особым видом лечения. К каждому нужен особый подход. Я точно знаю, что им нужно, и гарантирую это. В результате все довольны.
Она снова отпила кофе.
— Среди них есть важные люди. Интеллигентные. Интересные. — Она улыбнулась. — Конечно, далеко не все интересные. Недавно был у меня один кретин, которому захотелось золотого дождя. Понимаете, о чем я?
— Кажется, да.
— Минут пятнадцать он рассуждал о женской святости и чистоте, пока наконец не признался, чего хочет. Я не возражала, ничего особенного. Но тут он начал называть меня Рейнской Девой, знай себе твердил, как заведенный, Рейнская Дева да Рейнская Дева. А потом вдруг принялся орать как маньяк. Пришлось пнуть его, чтобы заткнулся. — Она улыбнулась. — Дело было в большой гостинице — место дорогое, и шума там не любят.
Я улыбнулась, хотя, думаю, далось мне это нелегко.
Фрейлейн Мангейм кивнула.
— Я вас шокировала.
— Нет. Скорее, немного огорчили.
Она покачала головой.
— Нечего тут огорчаться. Кто знает, откуда у них все эти фантазии? Их что-то вызывает, что-то из прошлого, и они не успокоятся, пока их не осуществят. Что же тут плохого? Каждый живет своими фантазиями. Социализмом. Демократией. Счастливым концом. Для Фредди, например, это кровь и почва. — Она улыбнулась. — А вы о чем фантазируете, фрейлейн Тернер?