Александр то увлеченно учился в университете у профессора химии Каблукова, то, после первой же неудачи в лаборатории, забросил учебу и стал работать тапером в кинотеатре «Великий немой» на Тверском бульваре и долго еще перебирал «роды занятий».
Кстати, именно с братом Александром связан один из первых серьезных «уроков взросления» Вениамина.
В Москву приехала мать и — «сразу поняла, что на Второй Тверской-Ямской нет и никогда не будет того придуманного ее любимым старшим сыном дома, в котором она могла бы всё устроить по своему вкусу. Дом оказался стоянкой. И уклад этой стоянки был не семейный, как в Пскове, а случайный, бивачный». Особенно очевидно стало это тогда, когда Александр неожиданно женился. Зная о тяжелом положении брата Давида, умиравшего в Казани, он собирал по вечерам шумные компании, «из его комнаты то и дело доносился хохот, заставлявший маму вздрагивать, а меня — беситься. Но была и особенная причина, глубоко огорчившая маму. Он не только задумал жениться, но решил отпраздновать свадьбу немедленно, в ближайшие дни.
…Конечно, это была просто вечеринка, но особенно шумная, многолюдная, с танцами, с пением под гитару… Звали и меня. Я отказался, ушел из дома, вернулся поздно. Все еще веселились.
Мама сидела в столовой, при свете ночника…»
Но этот урок будет позже, после окончания школы, а пока Вениамин начал работать хлеборезом в студенческой столовой, не запуская свою важную общественную деятельность в школе, посещая лекции.
Жизнь в Москве словно в одночасье обрушилась на младшего Зильбера (впрочем, на него ли одного?). Впоследствии он напишет об этом вполне определенно: «…Я оказался лицом к лицу не с повседневной, а с исключительной, ни на что не похожей жизнью — то, что происходило вчера, могло до неузнаваемости измениться завтра. Здесь было не до книг, с которыми я не расставался в Пскове, не до вымысла, каким бы он ни был захватывающе острым.
Здесь сама жизнь казалась вымыслом, состоявшим для меня из стужи, из голода, из сыпняка, из борьбы не на жизнь, а на смерть, из вакханалий снежной крупы, накатывавшейся весь февраль, как будто нарочно, для того чтобы залепить глаза, не дать оглянуться».
Так начался новый этап взросления, путь восхождения к самому себе. Вениамин Каверин прошел этот горький путь совсем еще юношей, поэтому, наверное, так свято и десятилетия спустя верил в девиз «Бороться и искать, найти и не сдаваться!».
К слову сказать, эта черта объединяла Вениамина с братом Львом, о котором он написал, скорее всего, не думая при этом о себе: «Он принадлежал к тем немногим счастливцам, за которыми по пятам шла молодость, полная размышлений о совести, разуме, чести, — и мимо этой черты трудно пройти тому, кто стремится разглядеть существо его сложной натуры».
Что же касается осмысления того опыта, который, часто бессознательно, накапливал будущий писатель, Каверин отмечал: «Жизненный опыт в юности растет почти бессознательно, еле заметно. В его развитии случаются перепады, когда он становится физически ощутимым». Внезапно выяснилось, что, поддавшись почти постоянной лести и, как казалось, очень доброму отношению завуча школы Николая Андреевича, председатель школьного коллектива Вениамин Зильбер стал просто очень удобным для него человеком — не замечавшим, что половину сухих пайков, положенных учащимся, завуч продавал на Сухаревском рынке; не понимавшим, что его рассказы о прошлом подпольщика по кличке Пахом — вымысел. И из-за недальновидности председателя школьного коллектива переизбрали. Это был ощутимый удар по честолюбию юноши, но еще большим ударом стало последовавшее за этим событие — состоялся педсовет, на котором Николая Андреевича освободили от занимаемой должности.
Новый директор сказал ученику Зильберу, что уверен в благополучной сдаче экзаменов, и действительно, по всем предметам он получал пятерки и четверки, но понадобилось время, чтобы будущий писатель догадался: «…Преподаватели заранее договорились ставить мне — как бы я ни отвечал — только четверки и пятерки: надо же было избавиться от беспокойного провинциального гимназиста с его сомнительной идеей школьного самоуправления.
На днях должна была приехать мама, и у меня мелькнула мысль, что ей приятно будет взглянуть на мое свидетельство об окончании школы. Но в ту же минуту чувство стыда — презрения к самому себе — так и пронзило меня, перехватив дыхание. Я не кончил школу. Меня вежливо, но настойчиво выставили из школы».