Что же касается романа «Художник неизвестен», то какими бы причудливыми ни оказывались пути, по которым проходим, читая это повествование, в финале мы видим картину Архимедова, воспринимавшегося кем-то чудаком, а кем-то — непризнанным гением. На ней запечатлена его выбросившаяся с пятого этажа жена Эсфирь: «…Это могло удаться лишь тому, кто со всей свободой гениального дарования перешагнул через осторожность и скованность живописи, которая так отдалилась от людей. Смешение высокого строя с мелочами, обыденных подробностей с глубоким чувством времени — этому нельзя научиться ни у живых мастеров, ни у мертвых. Только зрение художника, смело опирающегося на то, что все другие считают случайным или банальным, могло решиться на такое возвращение к детской природе вещей. Наряду с бессознательной силой воображения здесь видны ум и память — страшная память, основанная, быть может, на ясных представлениях о том, что проходит перед глазами человека, летящего вниз с пятого этажа. Нужно было разбиться насмерть, чтобы написать эту вещь…» Картину, под которой стоит надпись: «Художник неизвестен»…
Анализируя этот роман, О. Новикова и Вл. Новиков в своем исследовании отмечают: «Архимедов и Шпекторов плохо прочитываются обычным, наивно-реалистическим способом. Их мало вообразить живыми людьми, чтобы затем сочувствовать или осуждать, соглашаться или спорить с ними. Здесь два видения мира. Роман-картина строится как постоянное переключение двух точек зрения, и читатель должен все время поспевать за чутким и непредубежденным рассказчиком, проникаться то архимедовским, то шпекторовским началом, чтобы к финалу ощутить „наложение“ двух зрений, своего рода „стереоэффект“, который и является подлинным смыслом романа».
В «Эпилоге» Вениамин Александрович Каверин рассказывает: «…„Художник неизвестен“ был напечатан сначала в „Звезде“, а потом отдельной книгой в 5000 экземпляров. Редактировал тогда „Звезду“ Тихонов, с которым я поддерживал еще дружеские отношения. Полуоправдываясь, полушутя, он предупредил меня, что в „Звезде“ вскоре появится статья Р. Миллер-Будницкой „Эпигон формализма“…
— Но ведь ты знал, что тебе это не пройдет даром, — полувопросительно сказал он, давая понять, что уклониться от опубликования статьи он не может.
Конечно, я знал. Но тогда я был убежден в том, что напечатать произведение, в котором удалось (хоть и не в полной мере) изобразить свой душевный мир, важнее, чем оставить его в своем письменном столе на неопределенное время».
В своей статье Миллер-Будницкая назвала Каверина «представителем воинствующего идеализма и гуманизма, враждебных нашей борьбе и строительству». В. Ермилов добавил к этой характеристике обвинение в том, что «романчик протаскивает самые примитивные гуманитарные идейки», А. Бакинский дополнил картину: по его словам, роман «относится к числу произведений, свидетельствующих о попытках активизации буржуазной литературы, попытках буржуазного реставраторства в искусстве», а некто П. Березов даже составил список произведений, свидетельствующих «о несовместимости прогресса и социализма». В этот список вошли «Страна счастливых» Яна Ларри, «Охранная грамота» Б. Пастернака, «Сумасшедший корабль» О. Форш, «Художник неизвестен» В. Каверина — в них звучит «открытая апология буржуазного искусства»…
Комментируя эти высказывания спустя десятилетия, Вениамин Александрович Каверин припомнил слова А. И. Герцена: «У нас лицо всегда поглощено, подавлено, не стремилось даже выступить… Государство росло, улучшалось, но лицо не выигрывало: напротив, чем сильнее становилось государство, тем слабее лицо».
Наверное, об этом высказывании Герцена Каверин помнил и когда писал роман, иначе вряд ли в сне Архимедова появилась бы горькая метафора: художник идет по улицам восточного города, а каждый встречный кричит ему: «Ты потерял лицо!» Причудливым и в то же время естественным образом соединяются эти слова с вывеской из раннего рассказа Каверина: «Шью очертания». Но для того чтобы роман стал «проходным», автор вынужден был перенести сражение, происходящее по всей России, в пространство ТЮЗа, прикрыв «театральной бутафорией подлинность столкновения».
Настоящая «искра», если вспомнить определение Виктора Борисовича Шкловского, вспыхнула в следующем произведении Каверина, над которым он работал на протяжении трех лет, — это был роман «Исполнение желаний», в котором почти детективная интрига органически сочетается с серьезными проблемами литературоведения, открытиями в науке, любовными томлениями, жаждой славы, верностью дружбе, предательством, понятиями чести и бесчестия и многими другими линиями.