Эта повесть с годами стала казаться Каверину «метафорой, предсказавшей» будущие книги и едва ли не в первую очередь автобиографические «Освещенные окна». В ту далекую пору писатель познакомился и близко сошелся с физиологом и хирургом Леонидом Александровичем Андреевым, одним из учеников великого И. П. Павлова, «человеком прямым, мужественным, обаятельным и — подобно своему учителю — обладавшим железным терпением. Знакомство совпало с той полосой работы, когда я почувствовал необходимость уйти от фантастической прозы и взглянуть на действительность трезвыми, размышляющими глазами».
О. Новикова и Вл. Новиков отмечали, что это было «произведение, исчерпывающе отразившее мир писателя, приближавшегося к своему тридцатилетию… „Черновик человека“ оказался „сценарием“ для трилогии „Освещенные окна“, написанной почти полвека спустя».
Пожалуй, поспорить здесь можно было бы только с одним определением: отнюдь не исчерпывающе отразился в «Черновике человека» мир писателя. Он был сложнее и противоречивее в это время, как представляется, потому, что писатель продолжал искать свою и только свою «нишу» в разнообразии и сомнениях литературы конца 1920-х — начала 1930-х годов. Но, вероятно, знакомство и общение с Л. А. Андреевым в какой-то момент заворожили Вениамина Александровича Каверина возможностью сопоставить биологию и писательскую судьбу (это отметили О. Новикова и Вл. Новиков): «…Биология — не шифр, не маска, а феномен, духовно значимый сам по себе. В труде биолога сочетается максимальная связь с реальностью жизни — и самые дерзкие поиски нового… Биология — наука романтическая. Без союза с ней уже нельзя представить гармоничное развитие гуманитарной культуры».
Вряд ли стоит сомневаться в том, что от «Черновика…» ведет прямой путь к постижению человека во всем масштабе его переживаний и размышлений.
Об этом своем произведении Каверин писал: «Можно сказать, что повесть — если сравнить ее со всеми предшествующими произведениями — была движением вперед. Само название „Черновик человека“ дано очень точно. Это именно черновик, выполненный со всей тщательностью, на которую я был тогда способен. Пожалуй, можно даже назвать его конспектом. Но благодаря этому конспекту я впервые задумался о проблеме противостояния двух основных жизненных явлений, о пользе мужества, чести, добра и опустошающей бесцельности зла. Именно этот поединок впоследствии оказался — разумеется, в углубленном виде — основным тематическим стержнем моих романов „Исполнение желаний“, „Два капитана“, „Открытая книга“ (выделено мной. — Н. С.)».
Список романов, сказок Немухинского цикла, сказочной повести «Верлиока», военных очерков можно было бы значительно расширить. Эту проблему противостояния Вениамин Александрович Каверин выразил со всей определенностью. Она стала не просто главной в его творчестве и — что особенно важно! — в жизненной позиции, но романтически приподнятой и прочувствованной. И — оправданной в этом высоком смысле.
Может быть, поэтому его прекрасно написанная, прозрачная проза остается привлекательной для читателя и сегодня, в эпоху размытых понятий и нравственных ориентиров.
Вениамин Александрович Каверин сам писал сценарий по роману и внес в него некоторые досадные перемены — так, например, исчез Борис Александрович Неворожин, «злой гений», «серый кардинал», ставший по воле (вернее было бы сказать, по безволию) сына профессора Сергея Ивановича Бауэра, Дмитрия, сначала вдохновителем, а затем и прямым распорядителем хищений и продажи бесценного архива, собранного Бауэром за 40 лет. Иннокентий Смоктуновский, сыгравший Дмитрия Бауэра, как бы соединял в себе черты сына профессора и его приятеля Неворожина, но таким образом сильно обеднялась линия Варвары Николаевны, которая по праву считается одной из лучших киноработ Ларисы Лужиной. А она могла бы быть намного выразительнее и острее.
Да и сам Неворожин предстает в романе фигурой чрезвычайно интересной — с тайной дочери, чью фотографию Трубачевский находит в его комнате, поражаясь сходству, а потом, в поезде, Неворожин видит свою Таню во сне, изумляясь, что она жива; с его ненавистью к советскому образу жизни; с его душевной нечистоплотностью и всё равно — какой-то непостижимой тенью обаяния. Обаяния зла, которое нередко, особенно в молодые годы, оказывается для нас куда привлекательнее обаяния добра…
И полновесной истории семьи Щепкиных, отца и сына, недостает в фильме. И много чего еще.
Потери — для киноискусства дело вполне привычное, в разные времена жертвы приносились то цензуре, то упрощению во имя массовости этого искусства, то наибольшей «наглядности», а то и просто необходимости уйти от многочисленных подробностей. А нередко — и тому желанию славы, что искушало главного героя, Николая Трубачевского, которому удалось прочитать и сделать достоянием широкого круга десятую главу «Евгения Онегина», тщательно зашифрованную Пушкиным. Но суть в том, что в те далекие 1970-е годы фильм любого качества заставлял сравнить его с литературным источником, по которому он был поставлен. Сегодня как фантастический можно вспомнить тот факт, что в библиотеках выстраивались длинные очереди за книгами после демонстрации фильма по тому или иному произведению.