Жизнь Крайнего Севера в военное лихолетье, быт военной Москвы, блокада Ленинграда, эвакуированные люди, боевые вылеты Сани Григорьева и ни на миг не проходящее стремление найти следы экспедиции капитана Татаринова… Всё это было необходимо «согреть» и удостоверить незаемным, собственным впечатлением. И не только по той причине, о которой Вениамин Каверин рассказал в «Очерке работы»: «В „Двух капитанах“ я воспользовался весьма неразборчивым факсимиле письма лейтенанта Брусилова к матери, и один дотошный школьник не только добрался до источника, но и доказал мне, что два слова брусиловского письма были прочитаны неверно»… По причине того, едва ли не в первую очередь, что для Каверина важно было «прикоснуться» к тому зыбкому материалу, что вызывает ответную реакцию в художественном мире писателя — природа, мороз, полярная ночь, царство льда…
Всё это надо было видеть собственными глазами. В «Вечернем дне» Вениамин Каверин пишет: «К фронту можно было подъехать на трамвае, — кажется, они перестали ходить в октябре. В Союзе писателей выдавали блюдечко зеленоватой каши, и страшно было смотреть, как это маленькое блюдечко осторожно ставили на стол старые известные писатели и переводчики, которых почему-то не вывезли из Ленинграда… Я жил в пустой квартире, отбиваясь от этой пустоты, наплывавшей на меня ночами. Голодал и работал: писал статьи, очерки, скетчи для фронтовых спектаклей, рассказы… Сравнительно редкие поездки на фронт неизменно сменялись неотложной работой. Случалось, что заказанная в два-три часа ночи статья должна была уже к утру лежать на редакторском столе…
…Девятого ноября мне позвонили из горкома по поручению Шумилова, секретаря по агитации и пропаганде, и сообщили, что в назначенный час я должен явиться на аэродром. Мне было разрешено найти семью, а потом вернуться к работе в ТАСС».
И здесь началось приключение, которое могло бы закончиться драматически. Самолет ожидали долго, затем выяснилось, что произошла перегрузка, несколько пассажиров должны перейти в другой самолет. Уже в полете, засунув руку в рюкзак, Вениамин Александрович обнаружил, что рюкзак — чужой. А в его заплечном мешке лежала рукопись первых глав второго тома «Двух капитанов», «более ста рукописных страниц, — вот что заставило меня схватиться за сердце».
Самолет, в котором остался мешок Каверина, несколько дней не приземлялся на перевалочном пункте в Хвойном, позже он узнал, что немцы сбросили поблизости десант и самолет не мог вылететь, ждать его не имело смысла. Узнав, что его семья из Ярославля уехала (куда — неизвестно), Вениамин Александрович отправился в Вологду, к старшему брату Юрия Тынянова Льву Николаевичу, который мог знать, где находятся его близкие.
Лев Николаевич ничего не знал — изнурительная поездка в Вологду на грузовике оказалась бесполезной, но Каверин вспомнил, что еще в Ленинграде слышал от кого-то, что литфондовский детский лагерь находится в Перми. Теперь путь его лежал на Урал. Лев Николаевич смог устроить Каверина в санитарный поезд. В Перми тот первым делом спросил, нет ли здесь кого-то из ленинградских писателей и таким образом нашел своих: болезнь Юрия Николаевича обострилась, он почти не вставал с постели; у Лидии Николаевны не было своей комнаты, поэтому она ночевала по очереди у друзей и знакомых в гостиничных номерах; сын Николай тяжело болел корью; дочь Наталья находилась в Краснокамске, в литфондовском интернате для старшеклассников.
Спустя какое-то время «явился молодой, застенчивый парень, отрекомендовавшийся — не помню, техником или мастером, — вспоминал Каверин, — и сказал, что он, конечно, съел продукты, которые были взяты мною с собой в дорогу, но всё прочее, и в том числе, разумеется, рукопись, бережно сохранил… Я извинился за то, что выкурил его табак… Так ко мне вернулись первые главы второго тома романа „Два капитана“. Я перелистал рукопись и понял, что сейчас не время заниматься ею».
Но копились, множились впечатления, без которых роман стал бы совсем другим — наверное, менее живым в своих мельчайших деталях, в чертах характеров персонажей…
В книге «Вечерний день», рассказывая о 1940-х годах, о начале войны, Каверин вспоминает поездку в Мурманск и Полярное, переименованное в «Двух капитанах» в Заполярное. Там произошли встречи с легендарным летчиком Папаниным и с вице-адмиралом Арсением Григорьевичем Головко. Вениамин Александрович писал: «Мне трудно судить о его талантах флотоводца — впрочем, они выразительно подтверждаются выигранной на Крайнем Севере войной. Но однажды в разговоре он заговорил о самой общей задаче Северного флота, и это была блистательно, хотя и бегло набросанная панорама большой дуэли, — мы стояли перед картой театра военных действий на Баренцевом море. Меня поразил тонкий анализ характера командующего немецким флотом, адмирала, — анализ, который сделал бы честь глубокому художнику в любой области искусства. В действиях флота, авиации, морской пехоты свое место — быть может, самое важное — занимала дуэль умов, и Головко недаром оказался победителем в этом состязании.