— Видимо, ему рассказал Нодар.
— Но ведь они до того, как Нодар заехал сюда из Тбилиси, не были знакомы!
— Откуда вы знаете? — Шамиль Асланович снова разливает коньяк в рюмочки, возводит взгляд на меня. — Мало ли кто что о вас знает… Известно, что вы — ещё и целитель, что к вам приходила внучка Сталина, — он протягивает наполненную рюмку.
— Спасибо. Больше не пью. И вообще мне пора в павильон, — позволяю себе, выходя из кабинета, почти крикнуть — Я сделал всё, что мог, измучился с вашим проклятым сценарием!
Пожилая секретарша Земфира привстаёт из‑за своего столика с пишущей машинкой:
— Что случилось? Шамиль Асланович такой добрый, так хорошо к вам относится!
Спускаюсь в вестибюль, пересекаю двор. Довольно! Пора уезжать от этой опасной, ложной жизни.
Из вестибюля павильона сбегаю по крутой, как трап, железной лесенке на дно громадного помещения, где ещё только идёт установка света. Где на фоне чудовищно исполненных Рафиком декораций гор почему‑то стоит высоченный подъёмный кран, из стеклянной будочки которого выглядывает тот самый старикан актёр, которого я видел на Главпочтамте получающим свои двенадцать с полтиной.
— Ремзик, дорогой! — взывает он сверху, — Когда же вы заснимете этот кадр? У меня болезнь предстательной железы! Остаточная моча. Писать хочу!
Отделившись от группы почему‑то одетых в папахи и черкески с газырями петеушников, режиссёр Ремзик кидается к сидящему посреди павильона Вадиму.
— Можем снимать, Вадим Юрьевич?
— Нет, — ответствует тот и объясняет, — Сами должны видеть, оператора нет. Оператор пошёл за жёлтым фильтром.
Вадим барственно расположился на раскладном парусиновом кресле рядом с какой‑то полной женщиной, держащей на округлых коленях раскрытый блокнот. Очевидно, ассистентша.
Подхожу ближе. И узнаю в ней не кого‑нибудь, а белозубую повариху из столовой обкома!
Чтобы скрыть замешательство, спрашиваю:
— Откуда взялся подъёмный кран? Что‑то не помню в сценарии такой детали.
— Режиссёрская находка нашего дорогого Ремзика. Первое появление старого мастера строительного ПТУ. Как бы с небес. Словно явление бога–отца.
— А почему пацаны ряженные?
— Послушайте, Ремзик зафонтанировал. Должны же мы растить национальные кадры! Нам за это деньги платят. В конце концов, вырежем в монтаже самые очевидные глупости. Хотите орешки кешью? Угощайтесь. Дуся, то есть Евдокия Ивановна принесла из обкомовского буфета. Согласилась ассистировать… Взял её на полставки.
— Писать хочу! — раздаётся сверху.
— Здравствуйте! Как вам понравилась моя панорама гор?
Оглядываюсь. Передо мной художник Рафик. Почему‑то запыхавшийся, со счастливой улыбкой на небритом лице. Держит в руках большую белую тарелку.
— Ничего себе. А какова судьба лука?
— Продал! Оптом. Знакомому грузину на базаре. Правда, за полцены. Купил старшему сыну джинсы!
— Сколько лет сыну?
— Четырнадцать.
— Прекрасно. А тарелка зачем?
— Как же! Перед съёмкой первого кадра нужно разбить на счастье, осколки раздать всем участникам. Разве не знаете?
— На свои деньги купил?
— Вадим Юрьевич дал! Только что прибежал из универмага, достал по блату. Продают сервизами, а мне нужна была одна тарелка. Нашлась забракованная, с трещиной! Смотрите, чуть заметная…
Не дослушав сагу о тарелке, поворачиваюсь к подбегающему ко мне Хасану.
— Что случилось?
— Шамиль Асланович велел немедленно везти вас в гостиницу.
— Почему?
— Не знаю. Сказал — немедленно. Сказал — вас там ждут.
Обречённо иду за ним к железной лесенке–трапу, убеждённый: приехало КГБ. Нашли спрятанные в моей московской квартире папки с рукописями и документами Марка… Сейчас павильон, студия, откуда меня увозит на «газике» Хасан, странным образом кажутся раем. Не успел я получить осколок тарелки на счастье!
В гостинице, в вестибюле почему‑то полно дыма. То есть пара. Как в бане. Из этой дымовой завесы на меня, как звери, бросаются директор гостиницы и дежурный администратор.
— Где ключи от номера?! Почему не сдали, уходя?!
— В чём дело?
— Сейчас увидите! — рычит директор.
Они ведут меня вверх по лестнице, оттуда по ступенькам сбегает дымящаяся вода. Идём вброд по залитому водой коридору второго этажа.
— Почему не перекрыли воду? — спрашиваю я, догадываясь, в чём дело. Им, этим злобным охранникам социалистической собственности не понять, почему у меня отлегло от сердца.
Дверь моего номера распахнута. Оттуда навстречу нам через порог скатывается вода. В умывальнике из крана по рубашкам, заткнувшим отверстие стока, падают капли. На полу вольно плавает один из моих тапочек, другой потонул возле окна.