Я лично начинаю с откупоренной девушкой бутылки пахнущей летним зноем «изабеллы». Это вино хорошо и под прекрасно приготовленное лобио, и под сациви.
Марат пьёт вперемежку то чачу, то виски. Закусывает только какой‑то кудрявой травкой.
Казбек пробует понемножку всё, что имеется. Один Ахмед удовлетворяется нарзаном, даже не притронулся к цыплёнку табака, лежащему на его тарелке. Повар то приходит сам, то присылает с девушкой все новые бутылки и блюда. Красивая. Рыжеватая. Всё, что она делает, делает старательно, слишком старательно. Забитый, отупевший человек.
— Как вас зовут?
— Тамрико, — отвечает она, не поднимая глаз.
— Тамрико, там, на улице Хасан. Ему дали поесть?
— Дали. Сама выносила, — шёпотом добавляет, — полковнику нельзя пить. Прошлой раз вызывали сюда «Скорую помощь». Через два часа приехала. Мог умереть.
— Не твоё дело! — вмешивается Марат, — Может быть, хочу покончить самоубийством! Закон не запрещает. Если бы у тебя, не дай бог, был сахарный диабет… Ладно! Иди на кухню, на своё место, — он снова наливает себе чачу в хрустальный стопарик.
— Поднимем тост за этого человека из Москвы, — обращается ко мне Казбек. — Ты пишешь сты–хы, сценарии кино, можешь видеть, что есть под землёй, находить могилы и другие вещи.
— Интересно, откуда стало известно, будто я могу что‑то находить? — я возмущён тем, что он называет меня на «ты»! — Фотографировали у замка, следили за мной?
— Вот шакал! Тебя просили? — полковник хватает Казбека за ворот и встряхивает так, что у того сваливается шляпа.
— Отпусти, сам разберусь, — Ахмед нагибается над столом, придвигает к себе консервную банку, поддевает длинным ногтем шпротину и отправляет в рот. Утеревшись краем скатерти, снова откидывается на спинку соломенного кресла. Как бы вспоминая, говорит:
— Один тип под общим названием Казбек имел двух друзей. Все они жили в большом городе, учились в одном классе. Казбек писал стихи, всегда посылал в «Пионерскую правду». Ни разу их там не напечатали. Когда друзья выросли, у них был большой чемодан. Двое уехали. Третий должен был спрятать чемодан в лесу, закопать в землю. Теперь не знает, где это место… Если бы это не был тип под общим название Казбек, мы бы решили, что он украл чемодан и всё, что в нём есть. И тогда не было бы вопросов, и он писал бы сейчас свои стихи на том свете. Но все знают, что этот тип, названный именем великой горы, трус. Или, как правильно сказал сейчас Марат, шакал. Он не посмел бы это сделать. Он сделал ещё хуже: просто потерял это место. Семь лет я хотел выпить нарзана в таком вот «духане». Моему другу пришлось умереть. Так бывает. Теперь мне нужны деньги, большие деньги.
Выясняется, чемодан набит облигациями всех внутренних выигрышных займов, выпускавшихся с довоенных времён. Ахмед, Казбек и их умерший приятель ещё со школьных времён, с седьмого класса выпрашивали у родственников, крали у родителей, позже выменивали на нитки, иголки, на хлеб у бедных старушек ни на что не пригодные разноцветные бумажки. Никто из взрослых не верил, что облигации когда‑нибудь можно будет превратить в деньги. Иные отдавали их попрошайкам кипами.
Только трое школьников–глупцов не теряли надежды.
И вот теперь оказалось, что советской власти иногда можно верить. «Известия», «Советская Россия» и другие газеты печатали таблицы тиражей погашения. Теперь достаточно было бы предъявить облигации в любой сберкассе, и пустые бумажки стали бы реальными миллионами рублей. Только вот Казбек не может найти место, где зарыл чемодан.
Поглядываю на Казбека, на начальника ГАИ, на Ахмеда. И понимаю: если удастся найти чемодан, потом могут убить. Не удастся — тоже.
Спрашиваю безучастным голосом:
— Чертёж, карта какая‑нибудь осталась? Хотя бы грубая схема?
— В том‑то и дело, — отвечает полковник. — На днях вместе выезжали в тот лес. Даже зарубок на деревьях не оставил. Нельзя было поручать такому, как Казбек это дело. То говорит, на опушке под грабом, то под буком. Поэт. То есть идиот. Что с него взять?
— Меня Расул Гамзатов братом назвал! — затравленно огрызается Казбек.
Между тем Ахмед, которому, видно, надоела болтовня, вынимает из кармана ватника нечто вроде чёрного треугольного кисета, шмякает его рядом с моей тарелкой.
Кисет с сургучной печатью, Пломбой. С надписью — «клеймо пробирного надзора СССР».
— Золотой песок! Наши джигиты имеют связь с Дальним Востоком.
— Извините, у вас своя жизнь, у меня своя, — говорю, адресуясь к полковнику. — Мы с Хасаном ехали совсем по другому делу. И вообще я занят на киностудии. Завтра должен отправляться с археологом в Тархыз. Потом уезжаю домой в Москву. С чего вы решили, будто я могу найти этот чемодан?