Я принялся за работу. Моя комната обогревалась, как я уже говорил, чугунной печкой. В этом заключалось существенное неудобство. Стоило ее затопить, как она распространяла такой сильный жар, что я вынужден был открывать все окна. Холод тотчас вторгался в комнату, и я мерз. Надо было выбирать между морозом и угаром. Я взял медный таз, наполнил его водой и поставил на печку. Это дало мне возможность дышать свободнее.
Наконец я тоже лег; но тут одно обстоятельство обратило мое внимание: это шум, который я слышал под собою.
Я уже сказал, что дом был воздвигнут на сваях, отчего под полом оставалось большое пустое пространство, а пол был решетчатый. В этом-то пустом пространстве находили убежище все окрестные свиньи; они, кажется, праздновали свадьбу.
Едва только я лег, как Содом, на который, пока я работал, занятая голова мешала мне обращать большое внимание, сделался невыносимым. Я слышал хрюканье, визг, крики фистулой, неожиданные и неровные движения, которые прерывались только для того, чтоб возобновиться с безмерной яростью.
Я бесился от досады, утомился до предела и не мог спать. Наконец мне в голову пришла светлая мысль. В моей печке стояла вода, которая нагрелась до тридцати градусов. Я встал, взял медный таз, высмотрел место, где находились пирующие свиньи, и сквозь щель вылил на них кипяток. Они испустили свирепые вопли и всей ватагой выкатились во двор. Наступила тишина, и я уснул.
Глава LXII
Потийские удовольствия
На другой день мы стали хлопотать о получении в пароходном агентстве точных сведений о прибытии судов.
Директор был на охоте и возвратился только вечером. Мы отправились к нему, но выяснилось, что он воротился чрезвычайно усталый и уже спит.
На другой день мы снова явились к директору, но он не мог сообщить ничего определенного. Может быть, пароход будет завтра, а может, послезавтра, а может быть, и через неделю; но в сущности надежда только на пароходы 7 и 21 февраля.
В дурную погоду большие пароходы не могли подходить к Поти ближе, чем за две версты. Это значило, что мы застряли в Поти на неопределенное время. Мы обшарили весь порт и не нашли ни одной турецкой посудины, которая доставила бы нас в Трапезунд.
Ночью подул холодный ветер, все суда подняли паруса и ушли. Менее всего можно рассчитывать на безопасность этих судов; но мы пошли бы на все, лишь бы покинуть Поти.
Нередко случается, что хозяева этих судов, видя в своих пассажирах хорошую добычу, пользуются первым шквалом, — а на Черном море в январе шквалы не редкость, — пользуются, говорю, первым шквалом, чтобы стать на мель у берегов Лазистана, жители коего все занимаются пленопроданством, грабежом и разбоями. В начале выказывают притворное сопротивление, кончается же все это тем, что выдают пассажиров, те их продают и делятся выручкой с хозяином судна.
Но мы были превосходно вооружены и в случае найма турецкого судна могли наблюдать за всяким подозрительным маневром. Впрочем, нечего было тревожиться об этом; в порту не оказалось ни одного подходящего судна.
Мы уже съели у нашего хозяина одного барана, потом зарезали другого; но я хотел узнать, имея в виду хоть какое-нибудь разнообразие пищи, — не могли ли мы полакомиться одной из тех свиней, которые по случаю своей свадьбы мешали мне прошлой ночью спать. В ответ я получил такое обилие возражений, что решился поступить как Александр, т. е. не в состоянии распутать Гордиев узел, надумал просто разрубить его.
Взяв карабин, заряженный пулями, я стал на крыльце. Выбирать было трудно: более тридцати черных, щетинистых, как дикие кабаны, свиней наслаждались вокруг меня в грязи. Эта почва после дождя, продолжавшегося со дня нашего прибытия, разжижалась все больше и больше. Я даже хотел было для хождения по этой грязи заказать себе лыжи, подобные тем, какие употребляют камчадалы для ходьбы по снегу.
Я выбрал из тридцати свиней ту, которая более других приходилась мне по вкусу, и не переставая болтать с князем Ингерадзе, прицелился и пустил пулю в свинью. Животное завизжало и свалилось, а я спокойно воротился в свою комнату[285]. Если хозяин свиньи, кто бы он ни был, — думал я, — явится требовать за нее удовлетворения, и цена будет умеренная, я заплачу ее; если же слишком высокая, то мы представим это дело на суд.
Действительно, пришел хозяин с требованием четырех рублей. Князь от моего имени возражал, и дело уладилось за три рубля, т.е. за двенадцать франков: свинья весила около тридцати фунтов, стало быть, фунт мяса стоил шесть или семь су; против этого ничего нельзя возразить.
285
Проявление чисто трактирного героизма, которым автору нечего было бы и хвастать. Оно напоминает другую черту из жизни того же автора, рассказанную в журналах летом 1861 г. Г-н Дюма-отец, после мнимых подвигов вместе с Гарибальди в пользу освобождения Италии, предпринял открыть в Неаполе пирожное заведение, так как туземцы, по его мнению были преданы в этом деле, а чтобы оно пошло успешнее, поручил его двум хорошеньким парижанкам, за которыми он сам и поехал нарочно в столицу Франции: непонятно, чем кончилась эта афера, но тем не менее оба эти случая доказывают, что автор специалист по части трактирной и кухмистерской.