Кавказская пленница
Эту историю рассказал нам Шурик. Он во время каникул собирал кавказский фольклор. Неизвестно доподлинно, зачем это было ему нужно, но собирал он его добросовестно, прямо из первоисточника, а не где-нибудь в пыльной библиотеке. Видимо, для него это была одна из ступеней в стремлении стать тем, кем все мы должны были рано или поздно стать: гармоничной личностью. Благодаря, конечно, всеобщей и всеобязательной системе усредненного и возвышенного образования, плюс стремление самообучиться любой ценой, взять из каждого предмета главное. С точки зрения обучаемого, конечно.
Интересно, что при этом все научиваются одному и тому же.
Из физики запомнилась сказка о яблоке, угодившем Ньютону в макушку, и закон сообщающихся сосудой. И действительно, сколько нальешь, столько и выпьешь.
Из географий помним и знаем все места на глобусе, куда, по всей видимости, никогда не попадем.
Иностранные языки изучали так глубоко и долго, как нигде в мире не изучают. Поэтому, если мы находимся в прохладных широтах, то на все вопросы на любом языке на том же языке и отвечаем: «Нихт ферштейн!». Если в тёплых — то: «Моя твоя не понимай!»
С экономикой все было в порядке: экономика должна быть экономной!
Астрономия — астрономной...
И ни у кого, кроме лентяев, не возникало сомнений в необходимости такого широкого спектра обязательных познаний. Так что, если у вас возникало желание изучить мертвый язык ацтеков в свободное от разгрузки вагонов время, вы могли заручиться широкой общественной поддержкой и содействием масс.
Шурик не был лентяем, и поэтому свято верил в абсолютную целесообразность своей моноэкспедиции. Его энтузиазм передавался окружающим, вызывая в них стремление всячески благоприятствовать юному следопыту, желающему пополнить калейдоскоп наших познаний еще одним лоскутком.
Шурика интересовали различные легенды, обряды, тосты, анекдоты, древние обычаи. Его воображение будоражили сведения о совершенно экзотических обрядах, которые совершали аборигены на экваториальных островах.
Например, на острове Тутонго-Энтого в день свадьбы невесте и жениху в специальном храме специальным напильником спиливают передние зубы до половины. Потом празднование свадьбы продолжается пять месяцев, и все приглашенные с аппетитом едят белую глину, смешанную с листьями токо-токо.
Шурик был уверен, что на одной шестой части всей земной суши можно разыскать перлы не менее замечательные. И поэтому все выше забирался в горы, надеясь там найти хотя бы следы древних диких обычаев.
В одном из горных районов Кавказа и произошла с ним эта история, сама похожая на легенду. В каком именно районе все это произошло, Шурик не сказал, чтобы не быть несправедливым к другим районам, где могла произойти точно такая же история.
Итак, оседлав впервые в жизни серого скакуна размером чуть больше крупной собаки, Шурик мелким аллюром подминал под себя серпантин горной дороги... Ослик часто перебирал ногами, и седока трясло, как в лихорадке. Но временные дорожные неудобства растворялись в буйстве окружающей каменной стихии.
Дорога врезалась в гору, и могучие скалы нависали над головой Шурика, грозя именно в эту секунду рухнуть и не оставить от него мокрого места. Затем дорога выходила на самую кромку величественного ущелья, и казалось, что легкий порыв ветерка в состоянии столкнуть незадачливого путника в бездну.
Шурик вертел головой и остро переживал драматизм момента, но ослик оставался ко всему безучастен. Он шаг за шагом отмерял свои километры со знанием дела, не озираясь по сторонам, внушая седоку покой и уверенность.
Шурику одолжили этого ослика в областном центре сочувствующие отечественному фольклоризму с условием вернуть скакуна на обратном пути.
Можно было бы, конечно, взять и мотоцикл, но в горных условиях «живой» мотоцикл был надежнее. Да и была в этом уже какая-то возможность приобщиться к древним традициям.
Ведь одним из первых и наиболее популярных средств передвижения здесь, наверняка, был ишачок, неприхотливое и добродушное животное. Правда, о нем понапридумано немало всяких небылиц. Мол, непроглядно туп осел, упрям и своенравен.
Но это для тех, кто не знает. Да и кто из нас не становился жертвой стереотипов и предвзятости! Неизвестно еще, как мы выглядим с точки зрения самого осла. У него ведь тоже есть и своя точка зрения, и свои потребности, и интересы. Гораздо, конечно, более скромные, чем у нас с вами. Но это немногое ослик иногда очень упорно отстаивает в буквальном смысле этого слова. Вот так остановится на месте и стоит, как вкопанный.
Ведь человек такое создание, что на него сколько ни вкалывай, ему все мало... И все доводы, которые не сочетаются с его человечьими интересами, воспринимает, как упрямство, тупость и преграду на пути к достижению своей цели. Однако проницательный и чуткий человек всегда найдет путь к сердцу животного.
Ослик быстро семенил своими копытцами, упорно преодолевая за поворотом поворот. Он сам выбирал оптимальную скорость продвижения, четко следовал направлению и, казалось, совершенно не уставал. Шурику только и оставалось, что любоваться местными красотами.
За одним из поворотов на совершенно пустынной до этого дороге показался странного вида экипаж. Внешне он напоминал полевую будку от холеры. Но в то же время, по всей видимости, являлся автомобилем, поскольку имел четыре колеса и кабину спереди. Основная часть его конструкции была выполнена из дерева, а точнее из фанеры, кроме колес и двигателя, конечно. Кое-где имелись небольшие вкрапления из жести и стекла в виде заплат и смотровых окон. Весь этот коктейль материалов находился в определенной гармонии и, видимо, даже иногда сотрудничал, поскольку оказался на таком удалении от создателей и всего цивилизованного мира.
Нужно еще добавить, что сей самодвижущийся аппарат несомненно имел отношение к медицине, поскольку со всех сторон был раскрашен красными крестами и полумесяцами.
Шурику сперва показалось, что это немцы при отступлении забыли свою санитарную машину, и так она уже несколько десятилетий стоит тут, обдуваемая горными ветрами, омываемая дождями, опаляемая солнцем. А местные жители и проезжающие время от времени подлатывают и подкрашивают ее, как музейный экспонат под открытым небом.
Вокруг машины суетливо бегал человек в кавказской кепке-аэродроме. Он то пинал колеса, то залезал в кабину, то рылся в моторе. По всему было видно, чте этот человек пытается положить конец неподвижности экипажа и придать ему поступательное движение, возможно, с некоторым ускорением.
Шурик, с интересом наблюдая за происходящим, постепенно приблизился к машине.
В тот момент, когда кончик носа его осла поравнялся с бампером автомобиля, животное вдруг остановилось, как вкопанное, будто в этом месте была проведена черта, непреодолимая для всех видов транспорта.
Шурик задергал ногами, пытаясь стимулировать осла к дальнейшему путешествию. Однако осел только несколько раз обернулся на месте, так и не продвинувшись ни на шаг.
Постепенно Шурика стало покидать душевное равновесие, и он уже дергался всем телом. Но и это не произвело никакого впечатления на, казалось бы, абсолютно безучастное ко всему происходящему животное.
Тут Шурик заметил, что своим гарцеванием привлек к себе внимание человека в кепке. Тот на мгновение отвлекся от манипуляций со своим автомобилем и вопросительным взглядом уставился на всадника и его скакуна.
Шурик развел руками и смущенно залопотал, как бы извиняясь за свою беспомощность:
— Чего это с ним?
Потом, как бы в раздумьи, почесал затылок и, опуская руку, звонко шлепнул осла по заднице.
Осел, не стерпев такой фамильярности, запрыгал, как дикий мустанг.
— Стой! Да куда ты? — пытался его урезонить Шурик. Осел, видимо, посчитав, что достаточно проучил седока, снова остановился у прежней черты, не продвинувшись ни на шаг вперед.
Наблюдавший за этой сценой водитель вспомнил о своих проблемах, надвинул кепку пониже на глаза и снова уткнулся в мотор. Что-то там соединив, он достал из кабины рычаг ручного стартера и, вставив его в отверстие, принялся с ожесточением крутить.