— Трубач! Атаку!
От волнения он потерял нужное слово, но Павловский его понял сразу. Над мерзлым запорошенным полем поплыл чистый короткий сигнал: «Поход!.. Шагом!.. Марш!»
Валериан послал Проба вперед, но только жеребец успел сделать два-три первых шага, как за спиной, перебивая друг друга, закричали отчаянно майоры и ротмистры:
— Вон!.. Сабли вон!.. Эскадрон!.. Эскадрон!.. Шагом!.. Марш!..
И еще с полдесятка труб нестройно, но громко и лихо пропели те же самые несколько звуков, быстро перескакивая с высоких нот на низкие и обратно.
Корнет Замятнин ехал в замке первого эскадрона. Ему было ужасно холодно, его знобило от мороза и недостатка сна. Всю ночь он жался ближе к костру, ежился под плащом, но так и не сумел согреться достаточно, чтобы уснуть. Он старался держаться в седле прямо, но когда ему казалось, никто на него не смотрит, Алексей украдкой подносил ко рту руки и дышал на покрасневшие пальцы. Особенно плохо приходилось левой, что держала поводья.
Он, как и все, знал, что погибли и командир полка, и командир батальона — не их, другого. Ему было жаль и Приовского, и Ланского, но больше всего ему было жаль себя самого. Он не хотел умирать. Он хотел скакать в черном мундире, крутя над головой гусарскую саблю, выкрикивая команды, раздавая и отражая удары. Он хотел бы походить на командира своего батальона, полковника князя Мадатова, легендарного храбреца, офицера умного и удачливого. Он знал уже о нем столько историй, что легко мог и себя представить героем каждой из них. Так же бы пробирался ночью к турецкой крепости с егерским взводом, скакал с важным сообщением в одиночку, уходя от лихих спахиев[16], сбивал двумя эскадронами колонну Мухтар-паши… Но он не хотел умирать.
До сих пор все дела, в которых ему приходилось участвовать, начинались весело, заканчивались быстро и очень удачно. Те, кто выпадал из строя, поймав неприятельский свинец, получив удар пикой или саблей, казались ему отмеченными случайным несчастьем. Теперь же, он понимал это ясно, невероятной удачей будет вернуться из этой атаки не искалеченным или хотя бы просто живым. По тому, как мрачно смотрели, как глухо отдавали приказы, выравнивая шеренги, и Бутович, и Чернявский, люди, которым он за несколько месяцев привык доверять почти безрассудно, Алексей чувствовал, что даже этим известным своей храбростью офицерам будущее представляется столь же черным, как их собственные мундиры.
Он не слышал, что кричал перед строем полковник. Он видел только страшную темную стену, построенную там, напротив, неведомым ему человеком. Он не знал, как зовут этого человека, никогда с ним не встречался, ни разу не прекословил ему. Но именно об эту стену и должен был разбиться его порыв, здесь замыкалась его жизнь, эти чужие люди собирались распорядиться его будущим, его чинами, славой, женщинами, которых он еще не встречал… А он был еще не готов расстаться со своими мечтами…
Трубач на левом фланге эскадрона бросил в низкое небо несколько звуков.
— Сабли вон! — прокричал штабс-ротмистр. — Марш!
И где-то сзади мощно и глухо начали отбивать ритм движения полковые литавры.
Сначала шагом, потом рысью, быстрее и быстрее, тяжелый клинок в руке, и сильное животное, разгорячившись движением, посылает энергию телу всадника. Впереди, сзади, слева, справа, со всех сторон знакомые суровые лица, и кажется, что ты уже попал в поток, быструю и тугую струю, которой легче подчиниться, чем пытаться противиться. Через двадцать-тридцать шагов Алексею вдруг почудилось, что его подхватило горячей сильной волной, что он уже не просто корнет Замятнин, а частичка большого тела, огромной силы, что движется навстречу такой же силе; и обе, столкнувшись, разлетятся мелкими брызгами… «Умрем! — подумал он гордо и весело. — Умрем! Ах, как славно мы все сегодня умрем!..»
Полковник Шарль Дюбуа не торопился атаковать. Его кирасиры двинулись с места шагом, чтобы сберечь лошадиные силы. Шагом, потом рысью, потом галопом и — карьер уже перед самым столкновением, до которого, впрочем, в кавалерийских схватках дело доходит далеко не всегда. Кому-то не хватает упорства, он начинает притормаживать, заворачивать, уходить. Потом, впрочем, оторвавшись, может и перестроиться, наскочить снова, и тогда уже увлекшемуся противнику приходиться спасаться… Так может повториться несколько раз в одном только сражении.
Но сегодня полковник был уверен, что никаких конных игр не будет. Во-первых, не много было места для маневра, во-вторых, слишком уж решительно были настроены гусары противника. Дюбуа и усмехался, наблюдая, как тщательно строит своих солдатиков незнакомый ему офицер, и восхищался его несомненной храбростью. Любому человеку было бы достаточно увидеть рядом с одним из его кирасир гусара любой европейской армии, и он сразу бы понял, на кого нужно ставить в бою. Полковник был уверен, что одним ударом сомнет русских, потом погонит их к реке, к городу, загонит в болотистые луга, чтобы не мешали работать двум ротам конной артиллерии, выдвигающейся ему вслед.