В 1839 году главные массы опять воротились на восточный Кавказ, взяли после кровопролитной осады и затем опять бросили аул Ахульго, на северной оконечности Дагестана; в то же время другие войска совершили экспедицию на южную оконечность этой страны.
Восстание в следующем году полупокорной до тех пор Чечни привлекло туда главные усилия кавказских войск. 1840-й и 1841 годы были употреблены на то, чтоб убедиться в невозможности покорить эту страну одними движениями и передвижениями войск.
В 1842 году были совершены в Чечне и Дагестане две экспедиции, в которых мы понесли сильное поражение. Вторжение Шамиля отбито в южном Дагестане.
В этом же году приехал на Кавказ военный министр князь Чернышев и, видя, что горская война не приводила ни к чему до тех пор, кроме потери людей и времени, остановил все действия. Но только этот мир вышел еще неудачнее предшествовавшей войны. Не тревожимый более русскими, Шамиль одолел последнее противодействие, которое до тех пор он встречал со стороны некоторых племен, и в следующем году сам ринулся на нас со всею силой соединенных горцев, побрал наши дагестанские укрепления и захватил весь край до самого Каспийского моря, так что пришлось посылать в подкрепление из России на Кавказ 5-й пехотный корпус для возвращения давно нам принадлежавшего.
С назначением главнокомандующим князя Воронцова прекратились дальнейшие успехи Шамиля; он не сделал больше шага вперед. Прекратились и с нашей стороны бесплодные экспедиции. Война приняла характер постоянной блокады с очень осторожными наступательными движениями.
Никто на Кавказе не забудет великих заслуг князя Воронцова как воина и государственного человека, заслуг, след которых остался на всем. Но нельзя не сказать, что и в этот период мы почти нисколько не подвинулись вперед.
Вот короткий перечень главным экспедициям при князе Воронцове.
В 1845 году даргинская экспедиция, принадлежащая по мысли еще к прежнему образу действий, более уже не повторявшемуся.
В Дагестане три летних наступления с 1847 по 1849 год, результатом которых было взятие трех пограничных аулов, вслед за тем же брошенных.
Несколько движений в горы с Лезгинской линии, которые имели только характер набега и не могли вести за собой никаких последствий.
С 1846 года постоянные зимние экспедиции в Чечне, для постепенного расчищения страны, продолжавшиеся недель по шести в году и вообще увенчанные хорошим успехом.
На западном Кавказе, занятом небольшими силами, необходимыми для обороны наших линий, с 1839 года до последней турецкой войны, военное дело, кроме постепенного заселения Лабинской линии, вовсе не подвигалось вперед. Во время восточной войны опять трехлетний перерыв наступления против горцев.
Очень естественно, что рядом таких несвязных действий, как с 1830 по 1845 г., и таких осторожных, как с 1845 по 1853 год, нельзя было покорить трудно доступную местность в 1200 верст длины и 200 ширины, защищаемую чрезвычайно воинственным населением, часто более опасным в своих трущобах, чем могло быть лучшее европейское войско.
Притом, как уже сказано, Кавказская война несколько раз совершенно изменяла свой характер. Фанатическая секта мюридов, против которой нам пришлось бороться с 1830 г., требовала совсем другого образа действий, чем наступления на разобщенные и часто враждебные между собой племена времен Ермолова; так же точно война против государства, основанного Шамилем в горах с 1840 года, не подходила уже под условия преследования мюридских скопищ прежнего десятилетия. Война на западном Кавказе, то есть в земле черкесов, представляла опять совсем особенные обстоятельства. Приходилось через каждые десять лет изменять свою цель и иначе прилаживать к ней средства действия. К несчастью, общий итог нашей кавказской опытности постоянно отставал от действительности именно десятью годами; так что против первого мюридизма мы действовали, как можно было действовать только во времена Ермолова; а при Шамиле — как следовало действовать против первого мюридизма; наконец, против Шамиля пятидесятых годов, когда горское население начинало уже охладевать к мюридизму, — как против Шамиля сороковых годов, когда горцы дрались за веру с увлечением. Очень естественно, что результаты выходили не совсем удачные.
Надобно сказать и то, что в двух главных периодах, на которые естественно делится Кавказская война, до 1845 года и после того, выразилась, как я полагаю, одна особенная черта нашего, не знаю как сказать, народного ли, общественного ли, одним словом, русского характера; именно, похвальба перед делом и ни на чем не основанное недоверие к себе после первых неудач, в которых мы же сами были виноваты; тот же легкомысленный поворот, который произошел в мнении общества по поводу восточной войны и держался довольно долго. До сороковых годов наши военные действия на Кавказе основывались на аксиоме «как русской империи не задавить горцев сразу», а потом на аксиоме противоположной — «горцев вовсе нельзя задавить». Очевидно, то и другое грешило крайностью.
Между тем на Кавказе проходил целый ряд высокоталантливых военных людей. Россия помнит еще много имен, прогремевших в былое время; для успеха недоставало только объединения; т. е. правильной оценки положения и направления всех Усилий к одной цели.
Таким образом прошло 33 года в перемежающихся усилиях, ни разу даже не приблизивших нас к цели. В постоянных стычках, которым тогда не предвиделось никакого конца, мы дожили понемногу до 1853 года.
Гром восточной войны заставил нас, русских, перекреститься не на одном только Кавказе.
Надо вспомнить дело, как оно было. С расстояния, отделяющего нас от этих событий, они видны очень ясно. В 1855 году дело шло под Севастополем только о народной чести и влиянии, которое энергия обороны могла иметь на дипломатические переговоры; все остальное было уже решено в 1854 году. На Кавказе же дело шло о существовании.
Не знаю, насколько успел я выказать значение Кавказа для русской империи. Лично я убежден, что Кавказ составляет половину всей политической будущности России, и потому естественно смотрю на дело с этой точки зрения.
Теперь спросите каждого кавказского солдата 1855 года и каждого закавказского уроженца, в каком положении мы были на Кавказе зимой с 1854 по 1855 год, во время вторжения Омер-паши, когда на тифлисском базаре не хотели менять русских ассигнаций. Здесь не место рисовать эту картину, для которой пришлось бы написать десять лишних писем, но спросите, и каждый вам ответит, что в то время оборона Кавказа против европейского союза лежала на десяти тысячах солдат без провианта, собранных около Кутаиса; и если бы в то время из 200 тысяч союзников, стоявших в бездействии на развалинах Севастополя, отделили какой-нибудь сикурс Омер-паше, то исход войны не подлежал бы никакому сомнению. Мы не могли соединиться. Десять тысяч кутаисских бойцов обложили бы себя трупами врагов и сами легли бы костьми. А затем Кавказ был бы безвозвратно потерян для России.
Отчего союзники не прислали сикурса Омер-паше, это теперь также достаточно известно. Англия хотела перенести весной военные действия на Кавказ и даже после взятия Севастополя усиливала свою армию сколько было возможно; Франция, достигшая в то время своих целей, решилась покончить и заключила мир. Этому только обстоятельству мы обязаны спасением Кавказа.
Нечего было дожидаться второй восточной войны. Чрез несколько месяцев после заключения парижского мира мы возобновили Кавказскую войну, с возможною энергий, не с тем, чтобы на этот раз покончить. Началось непрерывное и решительное семилетнее наступление, заключавшееся прошлою весной исходом, которого никакие случайности будущего уже не переделают.
Надобно сказать, однако ж, что если в ту пору урок 1855 года был памятен для всех и все чувствовали необходимость покончить с горцами во что бы то ни стало, то это общее чувство нисколько еще не облегчало разрешения дела. Я ссылаюсь на всех кавказцев 1856 года без исключения: было ли тогда в нашей армии десять человек, которые бы верили в возможность близкого покорения гор? А кавказская армия знала положение и могла надеяться на себя. Русское общество должно помнить, что покорение Кавказа совершено длинным рядом военных подвигов; что не судьба и не утомление, как говорили некоторые, а верное энергическое направление, данное делам князем Барятинским, поддержанное последовательностью действий наместника его, великого князя Михаила Николаевича, решило судьбу Кавказа; что в этом случае невероятное по суждению самой боевой армии в свете совершено с безостановочным успехом, свидетельствующим о верности плана и энергии исполнения. Неужели нам нужно напоминать имена людей, оказавших столь великие услуги отечеству?