Эти ошибки и бездействие турецкого военачальника дали русскому корпусу возможность оправиться. Чума затихла, и Паскевич приказал готовиться к новому походу. О наступлении на Арзерум, однако, нечего было и думать. Нужно было прежде всего озаботится защитой Карса, а потому три полка: Крымский пехотный, тридцать девятый и сороковой егерские, с двумя казачьими полками и двенадцатью орудиями, под начальством генерал-майора Берхмана, оставались в его гарнизоне. А за их отделением в действующем корпусе насчитывалось всего девять батальонов пехоты, шесть конных полков и сорок восемь орудий – силы слишком ничтожные не только для похода на Арзерум, но и для стоящего на очереди завоевания Ахалцихе, с покорением которого сопряжено было главным образом спокойствие Грузии. Паскевич потребовал, чтобы все мелкие резервы, какие только можно было взять без крайнего ослабления пограничной защиты, направились бы к нему частью через Кулали, а частью через Караван-Сарайский перевал, рассчитывая встретиться с ними уже в Ахалцихской области.
От Карса на Ахалцихе лежали две дороги: одна через Ардаган, другая через Ахалкалаки. Чтобы держаться ближе к русской границе и сблизиться со своими резервами, Паскевич предпочел последний путь. К тому же дорога, ведущая к Ахалкалакам, прикрыта слева Чалдырским озером, и малочисленный русский корпус мог свободно следовать по ней, не подвергаясь фланговым нападениям. Самое покорение Ахалкалаков доставляло уже большие выгоды по его стратегическому положению, так как крепость стоит яа соединении двух дорог, идущих из Грузии к Ахалциху.
Чтобы скрыть от неприятеля свои намерения, Паскевич подвинул 12 июля весь действующий корпус на один переход по Арзерумской дороге и стал у селения Текме. К вечеру передовые пикеты его открыли конные неприятельские партии, которые поспешно скрылись. Это были разъезды Киос Магомет-паши, перешедшего опять в наступление. Однако весть о появлении русских до того смутила турецкого главнокомандующего, что войска его быстро отступили опять к Арзеруму.
Паскевич также возвратился назад, оставив на позиции только заслон из войск карсского гарнизона.
Вернувшись из Текме, войска не застали уже своего вагенбурга, который, под прикрытием батальона пехоты, еще накануне выступил по дороге к Ахалкалакам. Вслед за ним, 17 числа, двинулся туда же и весь действующий корпус. Перед выступлением к Паскевичу явилась депутация от Карса и в задушевных словах выразила главнокомандующему благодарность за мирное обращение с жителями, депутаты ручались, что и во время отсутствия войск тишина и порядок в крае не будут нарушены.
Корпус ночевал при Займе и на следующий день, миновав несколько опустевших селений, догнал свой вагенбург у деревни Кюмбет. Крутой спуск к реке Каны-чай задержал здесь обозы на целые сутки, и, чтобы дать им время стянуться, войскам пришлось 19 числа сделать дневку. За Каны-Чаем начинаются первые высоты Чалдырского хребта, и войска разбили свой лагерь в прекрасной глубокой долине, на берегу обширного Чалдырского озера. Озеро это, имеющее длину семнадцать, а в ширину четырнадцать верст, очаровывает взгляд своей красотой. На островах и по берегам его прежде существовали, как говорят предания, многочисленные христианские обители, но ныне не только монастырей, но даже и самих островов уже не видно на поверхности озера. Только народные легенды, да одна сохранившаяся на северной стороне развалина свидетельствуют о бывшем здесь когда-то населении. Самое название Чалдыр значит “Бескровный” и дано озеру потому, что никто не помнил на нем какого-нибудь несчастного случая. “Необыкновенное изобилие рыбы, студеная вода от множества родников, расположившихся по дну озера, отличная высокая трава и красота местоположения,– говорит очевидец, участник похода,– представляли роскошь, редко встречаемую в трудных азиатских походах”.
Здесь случилось одно обстоятельство, не имевшее прямого отношения к военным действиям, но произведшее в отряде на всех глубокое впечатление, как живое свидетельство пекущегося о людях Божьего промысла. Когда в русском лагере уже все затихло, и только оклики часовых нарушали безмолвие ночи, на аванпосты явились два казака, бежавшие из турецкого плена. Их тотчас доставили в ставку Паскевича, и они рассказали о своих похождениях следующее.
Еще в самом начале войны несколько донских казаков посланы были с бумагами из Эривани в Гумры и на Абарани наткнулись на шайку блуждавших карапапахов. Часть донцов была перебита, а эти двое взяты в плен и проданы в Карсе за четыре рубля какому-то аджарскому беку. Бек увез их с собою в такую далекую и глухую сторону, которой даже названия казаки не могли припомнить. Жилось им в плену не особенно дурно, но казаки только гадали и думали, как бы вернуться к своим. И вот, как только грозная весть о падении Карса облетела край и заглянула в их отдаленный угол, они решились бежать. В ту же ночь выкрали они из конюшни бека двух лучших его жеребцов и пустились скакать наудачу, не зная даже, в каком направлении Карс и куда приведет их дорога. Днем, опасаясь встреч, они укрывались в пещерах, а ночью ехали, придерживаясь скалистого берега Куры, и часто по таким местам, где жители даже днем едва отыскивают тропы. Три дня казаки ничего не ели, на четвертый, совершенно истощенные голодом и потерявшие всякую надежду на спасение, они случайно вышли к Чалдырскому озеру и, пробираясь по его берегам, услышали оклик русского пикета. Провидение указало им путь и само привело их к русскому стану. Паскевич приказал дать казакам лошадей, оружие и щедро одарил их деньгами.
С рассветом 20 числа корпус двинулся дальше. Дорога, то поднимавшаяся на крутые, почти отвесные утесы Чалдырского хребта, то сбегавшая вниз в глубокие пропасти, становилась час от часу труднее. Колесного пути не было вовсе, обозы приходилось тащить на руках и назначить к ним в помощь посменно целые батальоны. В некоторых местах, чтобы расширить дорогу только на одну повозку, приходилось рвать порохом огромные каменные скалы; в других встречались болота, пересекаемые множеством источников, и приходилось устраивать перекидные мосты, а для этого саперам нужно было тащить с собою громадные бревна и доски. Остановки являлись почти на каждом шагу. Тем не менее войска хотя медленно, но упорно подвигались вперед и 21 июля ночевали уже на вершине Гек-Дага, высочайшем отроге Чалдырских гор. Здесь еще царила зима. Вечерняя роса, падавшая на землю, к утру замерзала, и войска в июле ночевали в обледенелых палатках.
Густой туман все время покрывал вершины безлесных гор и своими волнами, клубившимися по каменистым скатам, скрывал от глаз даже ближайшие окрестности.
Костров развести было нечем, и солдаты, кутаясь в свои истертые шинели, дрожали от холода.
Наконец прошла эта тяжелая ночь. Взошедшее солнце рассеяло туман, и с вершин Гек-Дага перед войсками, в туманной дали обширной равнины, забелели стены Ахалкалакской крепости. Это были те самые Ахалкалаки, с которыми у каждого, служившего в то время на Кавказе, соединялось так много боевых воспоминаний. Невольно восставали картины минувших дней: и страшный штурм Гудовича, бесплодно положившего на этих серых стенах большую часть своего храброго корпуса, и блистательный разгром турецких и персидских полчищ, три года спустя, отважным Лисаневичем, товарищем и другом Котляревского, и взятие Ахалкалаков самим Котляревским с одним Грузинским полком, Георгиевские знамена которого, живые памятники славного боя, гордо развевались теперь, по прошествии семнадцати лет, опять перед теми же самыми стенами.