Битва 5 августа была заключительным актом тяжелого похода к высоким стенам Ахалцихе, но в то же время она является и первым звеном в цепи предстоящих кровавых событий. Над осажденной крепостью и над русским лагерем ангел смерти уже распростер свои мрачные крылья.
VIII. РАЗГРОМ ВСПОМОГАТЕЛЬНОГО ТУРЕЦКОГО КОРПУСА
Трудно и ненадежно было положение русского корпуса под стенами Ахалцихе. Отбросив 5 августа массы турецкой кавалерии, стремившейся преградить ему путь, он занял на восточной стороне города более или менее обеспеченную позицию; но этот успех был каплей в море перед тем, что еще оставалось преодолеть. Восемь тысяч русских солдат имели перед собой не одну только сильную крепость, но им приходилось еще считаться с целой тридцатитысячной турецкой армией, которая каждую минуту могла перейти в наступление. Никогда, быть может, репутация Паскевича и судьба его корпуса не были в таком сомнительном положении, как под стенами Ахалцихе. Здесь решался вопрос целой кампании, и все последующие успехи русских войск в азиатской Турции были только следствием упорных битв, выдержанных ими под этой крепостью.
К счастью, Паскевич нашел себе, хорошего союзника в вечной медлительности и нерешительности турок. Вместо того, чтобы 6 августа возобновить нападение свежими силами, в которых у турок недостатка не было, Киос Магомет-паша предоставил русским войскам беспрепятственно укреплять свою позицию, и Паскевич в тот же день поставил два новые редута, обеспечившие тыл и правый фланг русского лагеря. Теперь спокойнее можно было ожидать подкреплений, уже спешивших из Грузии. И, действительно, в полдень 7 августа прибыли, наконец, шесть рот херсонских гренадер, донской полк Грекова и четыре орудия, под общей командой генерал-майора Попова. Турецкая конница маячила по соседним горам, но не осмелилась помешать его соединению с Паскевичем.
Нужно сказать, что небольшой отряд Попова еще с начала войны отправлен был в Боржомское ущелье для разработки дороги к Ахалцихе. В наши дни в целой Грузии нет более красивого и живописного места, как знаменитый Боржом с его прелестными дачами. Но в те времена это была дикая, пустынная местность, в дремучих дебрях которой скрывались только лезгины, делавшие отсюда свои кровавые набеги на Картли. Из трех дорог, ведших из Грузии, боржомская была самой трудной. Она лепилась по левому берегу Куры и так была стеснена нависшими скалами, что по ней едва могли проходить грузинские арбы; а там, где Кура стремительно билась о преграждавшие ей путь каменные утесы, и этот трудный путь исчезал.
Приходилось вести дорогу обходами по карнизам скал, подниматься на высоту шести тысяч футов, и по таким тропам, по которым не всегда рисковали пускаться даже привычные туземцы. Самый выход из ущелья сторожил небольшой, но крепкий замок Ацхур, построенный на высоком отвесном утесе. Это был ключ Боржомского ущелья. И здесь-то, где теснина так суживалась, что дорога пролегала под самыми пушками замка, ацхурский гарнизон попытался преградить дорогу херсонцам. Гренадеры прогнали вылазку пушечными выстрелами и переправились через Куру под огнем неприятеля, потеряв ранеными двенадцать нижних чинов. 5 августа, в тот день, как Паскевич подступил к Ахалцихе, Херсонский полк вышел наконец в долину Куры и с ближних гор ясно увидел дым пушечных выстрелов и облака пыли, поднимавшиеся со стороны осажденной крепости. Через два дня отряд Попова уже подходил к главному русскому лагерю.
7 и 8 августа прошли спокойно. Неприятель бездействовал; а между тем эти три дня, так нерасчетливо потерянные турками, дали возможность русским войскам отдохнуть и оправиться. Паскевич каждый день производил рекогносцировки, ближе знакомясь с положением крепости, изучая ее верки, соображая свои средства со средствами противника. Эти сравнения были далеко не в пользу русского корпуса; оказывалось даже, что главный редут, Таушан-Тапа, не соответствовал своему назначению, и артиллерия, помещенная в редуте, вовсе не могла обстреливать пространства, лежавшего впереди кургана. Чтобы обеспечить лагерь от нечаянной вылазки со стороны восточных ворот, пришлось на полугоре, обращенной к крепости, устроить каменные завалы для стрелков и ложемент на целую роту пехоты. Но этого было еще недостаточно, и в ночь на 8 августа Паскевич заложил внизу, между курганом и крепостью, новый редут всего в трехстах саженях от городского палисада.
К утру редут был готов, и на нем стояло уже девять батарейных орудий и одна двухпудовая мортира, которые могли начать бомбардирование города. Так положено было начало осаде Ахалцихе.
Между тем, 8 августа, в этот последний день обоюдного бездействия противников, случилось обстоятельство, выведшее русские войска из их выжидательного положения. Утром Паскевич получил тревожное известие, что на помощь к Ахалцихе идут еще десять тысяч лазов, под начальством паши мейданского, и что через несколько дней они уже будут под крепостью. Явилось предположение, что турки только потому и бездействовали, чтобы усыпить внимание русских и, дождавшись прибытия лазов, разом уже всеми своими силами нагрянуть на их лагерь. Паскевич собрал военный совет. Подавляющее неравенство русских и турецких сил было так очевидно, что на решение совета предложен был роковой вопрос: оставаться ли под Ахалцихе, или отступить через Боржомское ущелье в Грузию, чтобы собрать там подкрепления, и только тогда уже снова двинуться к Ахалцихе? Не подлежало никакому сомнению, что настоящая осада могла начаться только с того момента, как вспомогательный турецкий корпус будет разбит под стенами крепости, и в вопросе, поставленном Паскевичем, это разумелось само собою. Пущин, в своих записках, рассказывает, что он участвовал в этом совете и, как младший, первый подал голос за наступление. “Мое мнение,– сказал он,– сегодня же ночью внезапно напасть на турок в их собственном лагере, разбить их и тем освободиться от блокады, в которой они держат наши войска”. Мнение это было принято всеми единогласно.
С вечера отданы были все приказания. Генерал Муравьев с гренадерской бригадой, сводным батальоном и тремя ротами пионер остался для прикрытия лагеря, остальные войска – восемь батальонов пехоты, вся конница и двадцать пять орудий – предназначались для ночной экспедиции, под личным предводительством главнокомандующего. Поход был объявлен в полночь.
Из показаний лазутчиков Паскевич уже знал, что турецкая армия стояла в четырех лагерях, из которых первый располагался на высотах против северного фаса крепости; другой – на западе, близ укрепленной башни Каядага; а остальные два – у Су-Килисса и Ашаг-Памачь, на большой ардаганской дороге. Эти два последние лагеря держали под своим наблюдением весь правый гористый берег Ахалцихе-Чая, и дорога к ним прикрывалась сильным ретраншементом, поставленным турками у подгорной деревни Марда. Действовать по этому пути Паскевичу было крайне рискованно, и атака должна была начаться с северного лагеря.
Но и там кратчайшая дорога, лежавшая у подошвы северных высот, преграждалась сильным люнетом, сложенным из бревен и укрепленным двумя бастионами.
Нужно было найти другой, более скрытый путь, а это, при совершенном недостатке благонадежных проводников, было нелегко. К счастью, некто Мута-бек, один из ахалкалакских старшин, плененный при взятии крепости, добровольно предложил свои услуги. Обласканный Паскевичем, этот суровый, непреклонный мусульманин предался ему всей душой, и теперь на его верности основан был весь успех экспедиции. Мута-бек отлично знал окрестную местность и повел отряд обходной дорогой на селения Цыйра и Цхурут, огибая крепость с северной стороны, на расстоянии двух или трех верст.
Войска следовали лощиной, прикрытые горами, и не могли быть замечены турками. Дорога вообще не представляла особенных трудностей, но ночь была так темна, что войска, при частых подъемах и спусках, растянулись, а Херсонский полк, следовавший в арьергарде, и вовсе сбился с дороги. Пока его ждали, прошло добрых полчаса. Стало уже светать, а войска, вместо того, чтобы быть на месте, только что еще выдвигались из селения Цыйра. Между тем тяжелый гул шагов идущей пехоты и стук колес артиллерии давно обратили на себя внимание турецких аванпостов. И едва в предрассветной мгле обозначились перед ними темные полосы двигавшихся колонн, как грянул сигнальный выстрел, и тревога быстро разнеслась по всем четырем турецким лагерям.