Следующий день хан просидел в шатре задумчив и свиреп, не прикасаясь к пилаву. Весь лагерь примолк, и никто не смел разговаривать громко. В полночь хан согласился на цену, требуемую Хорошаной, и поклялся бородой пророка.
Утром весь лагерь шумел и пировал, приближенные хана получили большие подарки. Но вот скачет гонец от шаха с известием, что к грузинам пришли стрельцы с Терека и казаки с Днепра и что гяуры выступают из Мцхета. Шах требовал, чтобы Алла-Верды присоединился к нему через три дня. «Бэли», – сказал Алла-Верды гонцу и отдал приказ ковать лошадей и готовиться к походу в большой аджамский стан. Клятва была забыта, а в душе Хорошаны зрела месть и решимость в ту же ночь отсечь голову клятвопреступнику. Но когда ей оставалось только исполнить свое намерение, она заснула сама, и ее посетило дивное видение: явился старец, убеленный сединами, в ветхом рубище отшельника, но с лицом светлым и кротким. Старец поднял руку и стал благословлять Хорошану.
– Недостойна, отче! – вскричала она. – Недостойна благословления та, которая осквернила себя на ложе неверного и приготовила руки свои на вероломное убийство!
Старец вещал:
– Отложи намерение твое, о лучшая из дщерей Иверии! Не поднимай руки на хана Алла-Верды, ибо он призван на великое дело: его жизнь довершит спасение отчизны, его кончина воздвигнет обитель из развалин, над которыми плачут долгие годы. Твою же тяжкую жертву осветят благословение церкви и долгий иноческий подвиг. Утром поведай хану желание вкусить снедь от его собственной молитвы…
Старец еще раз благословил коленопреклоненную Хорошану и стал невидим.
Поутру Хорошана говорила хану, что она хотела бы кебаб из джайрана (жаркое из дикой козы), убитого собственной его рукой. Тотчас отдан был приказ, и шумный поезд с зурной и бубнами двинулся в лес по дороге к развалинам обители Святого Георгия. Охота на зверя была чрезвычайно удачна. Наконец спущены были соколы. «Опустошили землю – опустошим и воздух!» – кричал хан в восторге. И вот первый и любимый сокол его напустился на куропаток, но, к общему изумлению, летел тупо и вяло, и куропатки от него уходили. Алла-Верды пришел в ярость. Он мчался на коне, поощряя сокола бешеными криками. А вдалеке, на утесистом берегу Алазани, стоял на коленях отшельник и под палящим солнцем молился об избавлении родины от тяжкого нашествия иноплеменников.
Сокол между тем оправился и уже настигал свою добычу. Уже расправил он когти, и клюв его скользнул по крылу куропатки, как вдруг она переломила полет, ринулась на землю и скрылась под полой молящегося пустынника. Сокол медленно закружил над головой старца. Хан видел, где укрылась добыча его сокола, и, наскакав на отшельника, громко крикнул:
– Спугни из-под полы птицу!
Отшельник молился.
– Тебе говорю: спугни птицу!
Отшельник глубоко и пламенно молился о спасении бедствующей родины; сердце его унеслось в небо, и весь земной мир со своими красотами и ужасами не существовал для него.
– Так ты не слушаешь меня, дерзкий гяур! – вскричал хан.
Канджар блеснул над головой отшельника, но, прикоснувшись к сединам старца, разлетелся вдребезги. Хан упал с коня, и рука его, сжимавшая рукоять, усохла.
А отшельник молился «о невидящих и обидящих нас».
Пораженный чудом и всепрощающим словом христианской молитвы, гордый хан смирился.
– Отпусти мой грех, – говорил он старцу, – возврати мне руку, отдам ее на служение народу христианскому.
Благословение старца оживило руку Алла-Верды, и первый луч веры проник в это мрачное, чувственное сердце.
Легенда повествует далее, что шах и царь сошлись на битву, каждый ожидая себе на помощь Алла-Верды. И вот, когда победа еще колебалась, на ближних высотах вдруг зачернелась, как туча, татарская конница. Алла-Верды шел в бок обеим сторонам и вдруг повернул налево – на кизильбашей. Тогда все персидское воинство, охваченное паникой, бросилось бежать.
Шио был найден в числе убитых в этом сражении. Над ним стоял и плакал молодой тавад в татарских доспехах – то была Хорошана. С копьем в руке, с кольчугой на нежных плечах, она вела хана и поддерживала его в минуты колебания – а такие минуты были. Сам хан Алла-Верды получил смертельную рану, но он жил еще несколько дней, просветился святым крещением и умер не только христианином, но и вторым мужем Хорошаны. Умирая, он завещал свои несметные сокровища на возобновление обители Святого Георгия, покровителя Иверии, и скоро она восстала из развалин в прежнем своем величии. Хорошана удалилась от мира и искупила свой высокий, но греховный подвиг долгим подвигом иноческим.