Другое, еще более бросающееся в глаза сходство с женщинами, — обычай носить длинные волосы на голове и отсутствие бороды — также подтверждается многочисленными фактами, собранными в том же сочинении Дарвина: «На всем Американском континенте мужчин можно назвать безбородыми; но почти у всех племен появляется иногда по нескольку коротких волос на лице, особенно в старости. Относительно племен Северной Америки Кетлин полагает, что на двадцать мужчин восемнадцать от природы лишены бороды; но что случается иногда встретить мужчин, пренебрегших вырвать волосы при достижении возмужалости, с мягкой бородой в дюйм или два длины. Парагвайские гуараны отличаются от всех соседних племен тем, что имеют хоть небольшие бороды и даже несколько волос на теле; но и у них нет бакенбард. Я слышал от м-ра Форбса, обратившего особенное внимание на этот предмет, что аймары и квехи в Кордильерах примечательно бедны волосами на лице, но что в старости и у них появляется иногда немного волос на подбородке. В этих двух племенах у мужчин очень мало волос на частях тела, где они растут густо у европейцев, а женщины вовсе не имеют волос на соответственных частях. Между тем волосы на голове достигают чрезвычайной длины у обоих полов и иногда спускаются почти до земли; то же повторяется у некоторых из североамериканских племен» (Ч. 2. С. 357).
«У некоторых из североамериканских племен волосы на голове вырастают до чрезвычайной длины, и Кетлин приводит любопытное доказательство уважения, которым они пользуются; именно предводитель племени Крау был избран в этот сан потому, что волосы его были длиннее, чем у всех других мужчин племени: они имели десять футов и семь дюймов длины. Аймары и квехи в Южной Америке также отличаются длинными волосами, и длина волос, как сообщает мне м-р Форбс, считается такой красотой, что отрезание волос служит для них самым страшным наказанием. На обеих половинах материка туземцы иногда увеличивают видимую длину волос, вплетая в них волокнистые вещества. Несмотря на то что волосы на голове так ценятся, иметь волосы на лице считается североамериканскими индейцами крайне вульгарным и они тщательно вырывают каждый волосок. Этот обычай существует на всем Американском материке до острова Ванкувер на севере и Огненной Земли на юге. Этот обычай доведен до такой крайности, что индейцы в Парагвае вырывают себе брови и ресницы, говоря, что они не желают быть похожими на лошадей. Замечательно, — прибавляет Дарвин, — что на всем земном шаре племена, почти совершенно лишенные бороды, не терпят волос на лице и теле и старательно вырывают их. Калмыки безбороды и, как известно, они, подобно американцам, уничтожают всякий волосок на лице… С другой стороны, бородатые расы восхищаются своими бородами и высоко ценят их» (Ч. 2. С. 387 и 388).
Сходство между мужчинами и женщинами у американских племен было замечено также и Пикерингом (Pickering): «Одна из особенностей монгольской (и американской) расы, — говорит он, — заключается в женской наружности у обоих полов, в отсутствии какой-нибудь выдающейся разницы в сложении и одежде, так что иностранец часто затрудняется отличить мужчину от женщины» (цит. в ст. Бастиана, с. 181).
Мне кажется, что уже указанных особенностей в наружности американских туземцев было достаточно для того, чтобы дать европейцам повод к рассказам об амазонках. Выше было уже упомянуто о столкновении, которое имел Колумб с индейскими женщинами при попытке высадиться на остров Святого Креста. Если это были действительно женщины, то европейцы могли убедиться, что жены индейцев отличаются не менее мужчин мужеством и яростью. Когда затем европейцы проникли далее в страну и достигли реки Амазонки, то естественно, что они, зная уже о воинственности индейских женщин, были обмануты наружностью индейцев и приняли за женщин враждебные толпы мужчин, встречавшиеся им на пути. Таким образом было дано начало рассказам о существовании в Америке государств, состоящих из воинственных женщин-амазонок. Могут заметить, что это объяснение слишком просто и потому уже неправдоподобно и что если ошибка такого рода и была возможна, то только в виде отдельного случая и должна была бы немедленно обнаружиться. Отвечу на это, что для уразумения истинной цены выссказанного мною предположения необходимо поставить себя на место людей тогдашнего поколения. Нам, жителям больших городов, различные породы людей известны или из собственного наблюдения или по рисункам и рассказам. То, что мы видим и слышим с детских лет, не кажется нам необыкновенным, и потому мы, вероятно, не впадем в ошибку при посещении какой-нибудь новой для нас страны. Но не в таком положении находится человек, не имевший случая вращаться среди людей различных пород или, по крайней мере, ознакомиться с ними по рисункам и рассказам. Все особенности какой-нибудь расы, переставшие даже быть заметными для людей, присмотревшихся к ним, бросаются ему в глаза и кажутся тем страннее и иногда ужаснее, чем менее он привык к мысли о разнообразии человеческих типов. Можно сказать положительно, что различные породы людей при первом столкновении внушают одна другой прежде всего отвращение и даже ужас и что только цивилизация и привычка уничтожают эти чувства. Факт этот можно подтвердить многочисленными примерами.