В субботу я вернулась с работы к обеду и застала дома Отто. Он неплохо выглядел, был весел и свеж. К тому же привез мне и Гюльнар подарки. Как мог такой деловой человек превратиться в руках Гюльнар в слабое, безвольное создание? А Гюльнар, все совершеннее входила в образ Матильды де ла Моль, была заносчива и надменна. Бедному Отто это причиняло страдания. Но гонор Гюльнар был обманчив. В действительности она опасалась непредсказуемых действий со стороны Николая и сознательно вела себя так, готовясь к грядущим обвинениям.
- Что с ней происходит? - спросил Отто, когда мы остались одни. - Она изменилась, ее отношение ко мне ухудшилось. Мне так больно от этого! Ведь я очень люблю ее. Знаю, я стар для Гюльнар. Наверное, она изменила мне.
Разве я могла сказать ему правду? Но, казалось, он и сам не хочет ее знать. Мне было безумно жаль несчастного Отто. А лукавые взгляды Клемантин, получающей удовольствие от коварства, на которое обрекли «старика», раздражали меня. Переглядываясь с ней, я становилась соучастницей этой коварной игры.
В воскресное утро мы мирно попивали кофе после завтрака. Тут позвонили в парадную дверь. Гюльнар посмотрела на меня. Я уловила ее беспокойство: если мы никого не ждали, значит, гость был нежеланный. В прихожей послышались тяжелые шаги. Сомнений нет - это Николай! Да, в комнату вошел Николай, а следом за ним Жером. Было видно, что Жером сконфужен своей ролью неудачливого надзирателя. Он не оправдал надежд Гюльнар и стыдился этого. Позже мы узнали, что, несмотря на все старания, Жером не смог стать гарантом трезвости Николая. Он ходил за ним по пятам весь день и даже остался на ночь, но Николай все равно напился.
Тяжело ступая, Николай старался держаться прямо. Как и всем пьяницам, это давалось ему нелегко. Глаза Николая сверкали. Всем своим видом он бросал вызов окружающим. Гюльнар вполголоса представила его Отто. Чувствовалось, что она раздражена. Гости сели, и Жером с присущим ему красноречием завязал беседу. Николай же, чуждый тонкостей этикета, демонстративно молчал. Чтоб усугубить положение, он уперся в Отто сердитым взглядом. Отто растерялся и заерзал на месте под гневным взглядом этого красивого молодого мужчины. Он хотел что-то сказать, но замолк в ожидании развязки. Николай не заставил его долго ждать.
- Гюльнар должна быть моей, и я пришел, чтоб сказать вам это, - чеканя каждое слово, громко произнес Николай.
- Николай, умоляю вас. Вы же обещали мне, - постарался остановить его Жером. Но Никлай оттолкнул беднягу локтем.
- Да, господин! Не знаю, говорила ли вам Гюльнар, но я предпочитаю открытый разговор: мы с Гюльнар любим друг друга, и я решил жениться на ней.
Тут поднялась Гюльнар. Даже под яркими румянами было видно, как она бледна.
- Я не только не люблю вас, я вас презираю! Никого в жизни не презирала более, чем вас! Вон отсюда!
Николай замолк. Молчал и Отто. Он смотрел то на Гюльнар, то на Николая, будто ища выхода. Глаза его были очень печальны. Более слов Николая его поразила молодость и красота соперника. Этого оружия у Отто не было! Он не раз прежде сокрушался по поводу своих лет, сожалел о старости и понимал, что разница в тридцать лет - это пропасть.
Сейчас он понимал, что пытался заполнить эту пропасть лишь деньгами.
- Уходите прочь! - гневно повторила Гюльнар.
- То есть вы отрицаете, что любите меня?! - поднялся с места Николай и покачнулся (интересно, от слов Гюльнар или от алкоголя?).
- О какой любви вы говорите? Бред! Вы пьяница и грубиян! Мужик! Меня тошнит от вас. Убирайтесь. И чтоб в этой жизни я больше вас не встречала! В аду или в раю - без разницы. Но только не в этой жизни! Вы ничтожество!
Николай снова покачнулся. Жером подошел к нему и взял под руку:
- Пойдем, пойдем, друг мой. Вам нехорошо, пойдем.
Николай был бледен, как покойник. Он молчал. Поддерживаемый Жером, он покинул комнату. Были слышны звуки удаляющихся шагов и захлопнувшейся двери. Безобразная сцена была завершена и занавес опущен. Грязная сцена, однако: обманутый пожилой мужчина, знающий об обмане; пьяница и грубиян, который ведет себя, как животное; молодая женщина, хладнокровно отвергающая этого грубияна, и предпочитающая держаться за курицу, несущую золотые яйца. Но представление продолжалось: Отто вдруг разрыдался. Я вспомнила плачущего Грандо. Мы, женщины, можем терзать себя и других. Все терзают друг друга, как волки. Таковы правила этого презренного мира.
Гюльнар стояла опустив голову, затем подошла, обняла Отто за плечи и стала нежно целовать.
- Не плачь, Отто. Не стоит плакать из-за слов этого пьяного мужика. Вообразил, что я люблю его! Да я насмехалась над ним.