Эх, Пантелей, эх, голубчик мой! Эх, ну, эх, ничего – ничего Пантелей. Он чешет затылок и погружается в глубокое раздумье. И ты терпеливо ждешь, думая, что он намерен принять какое-то решение. А он морщит лоб и продолжает размышлять.
Палаша стоит посреди дома, раздумывает и она. Она стоит неподвижно как изваяние, придерживая рукой щеку, будто у нее болит зуб.
«Пантелей, смотри! – говоришь ты, показывая ему монетку, и выбегаешь из дома к телеге. – Ну? – спрашиваешь его. – Понял?»
Пантелей, радостный, запрягает коня. Слава тебе Господи, понял. Прощайте, прощайте. Но вскоре они снова оказались у дома: он прокатил Анну по селу и вернулся.
Ее охватывает отчаяние. Она рисует железную дорогу, делает самые выразительные жесты, в конце концов начинает бегать по избе, изображая паровоз. Пантелей улыбается, а Палаша убирает руку от правой щеки и берется за левую. Дети ужасаются и прячутся за печку. И что теперь делать?
«Устраивайся на земле и ничего не делай», – посоветовал мудрый Кролик Алисе в Стране чудес. Да она ничего и не могла поделать.
Пока было тепло, Анна ночевала в стогу сена. Когда же из степи начал дуть пронизывающий ветер, она перебралась в дом, где спала на печи вместе с детьми. Она продолжала давать Пантелею по несколько копеек на прокорм и ждать, не окажется ли в селе транспорта до города. Кроме того, она стала помогать по хозяйству Палаше: научилась распрягать коня и ловить вшей у детей. Научилась она и есть кашу – вареную пшеничную крупу. Есть ее надо было деревянной ложкой из общей миски, обходившей стол по кругу. Научилась она обходиться без мыла и расчески, невольно начала учить и русский язык. Например, когда Пантелей гнался за свиньей с криком «Анафема идолова!», ей не нужен был словарь, чтобы понять, что он ругался. Палаша научила ее нескольким жалобным русским песням, а еще научила смешивать отруби с ржаной мукой и жарить маленькие блинчики, которые назывались лепешками.
Когда же наступил сентябрь и ветер начал завывать, а крыша дома – скрипеть, Анну охватил ужас. Ее страшила степь – эта бесконечная темная пустота, откуда ничего, кроме ветра, не было слышно.
Становилось все холоднее, Анна начала замерзать и завидовать Палаше, у которой был и овечий тулуп, и шерстяная шаль. Она хотела бы купить зимней одежды, да ни один крестьянин не согласится продать ее. Закончились у нее серебряные монеты, а бумажные деньги крестьяне не берут. Что им эти бумажки? Крестьяне застегнулись на все пуговицы и ничего ей не продают. Они прячут в тайники пшеницу: царь-батюшка воюет с царем соседнего царства и забирает на войну мужчин и коней. Кто позаботится о поле? За войну расплачиваются женщины и старики. Молодым мужикам – что им? Сын Пантелея, говорят, с песнями ушел на фронт – царь-батюшка дал ему сапоги, обмундирование, папиросы, табак и сахар. И два раза в неделю он будет есть мясо. А что до смерти – будь что будет. «Э-эх! Горе не беда!». В поле помираешь от голода, на войне – от пули. Коль мы рождены грешными – мучаемся за грехи наши, и кто нас сильнее мучает, тот хочет нашего блага.
Пятнадцать миллионов мужчин были мобилизованы в России. Полны людей казармы, сборные пункты и вокзалы. Поля опустели. Жирен и плодороден чернозем в поле у Пантелея. Плюнешь в него – он произрастит пшеницу, но – вот беда – нынче вовсе не будет урожая! Забрали у Пантелея доброго рабочего коня, оставили только этого дармоеда. Забрали сына, оставили проклятую потаскуху-невестку.
– Чума на тебя! – прикрикнул он однажды на Палашу и занес лопату над ее задом.
Тем вечером он вернулся домой в стельку пьяный, а наутро проснулся совсем хмурым.
– Ну! – говорит Пантелей Анне. – Вперед!
И отправился запрягать коня.
Анна на радостях стала бегать туда-сюда, помогла устроить на телеге поросенка, гусей, кур и сломанную лопату. Второпях она забыла проститься с Палашей и с детьми, забыла о том, что стоит невыносимый холод, а она одета по-летнему. Она подпрыгивает на телеге, а в душе молит: «Пресвятая, пусть он не передумает! Пресвятая, пусть он не передумает!»
Тяжело дыша и бранясь, Пантелей забирается на телегу, крестится и берется за вожжи.
Вновь простирается перед ними степь. Анна забралась под навес – к гусям, курам и теплу. Взяла на руки поросенка, несчастного поросенка, которого везут на базар. Столь неожиданным вышел отъезд, что Анна до сих пор не может это осознать. Она боится поверить своему счастью. Закончились ее муки, они едут на вокзал, и там уже не будет такой толпы. Она доедет на поезде до Кавказской, там пересядет на другой поезд и доберется до Ставрополя. Объясниться по-русски она уже отлично может, бояться нечего. А в Ставрополе кинется в объятия тете Клод и попросит прощения за свою глупость, что так не вовремя вышла из поезда. И неважно, что тетя Клод сама виновата, решив отправиться в путешествие в такое неспокойное время.