Анна, вбежав в буфет, тут же забралась за прилавок, уселась на полу и на чистом простонародном русском обратилась к буфетчику:
– Душенька! Чаю!
Буфетчик, сразу признав Анну, поприветствовал ее и подал стакан обжигающего чаю, не пожалев сахара и коньяка – ведь он видел, что губы у нее посинели от холода, а зубы стучали.
Два дня провела Анна на вокзале, и у нее пошла голова кругом от всего, что она видела и слышала: без перерыва шли поезда – военные, санитарные, переполненные ранеными, а еще – поезда, заполненные австрийскими пленными.
Анна все сидит в углу вокзала на полу, рядом с толстой бабой, которая явилась на вокзал с пуховой подушкой, чайником и большущей корзиной. С другой стороны от Анны сухопарый господин средних лет, походящий на Авраама Линкольна.
– Пропадите вы пропадом! Дьявольские орудия, сатанинские перечницы! – бранится баба, жуя котлеты.
Она ругает паровозы и опутавшую всю Россию железнодорожную сеть.
– На, голубушка, съешь котлетку…
Анна уже не может ни есть, ни пить. У нее разболелось горло – она не в силах даже сглотнуть слюну. У нее болит голова, ей не открыть глаза. Хочет пересчитать, сколько денег у нее осталось, но не может: руки ее ослабли, и она не понимает – спит ли, бодрствует ли.
Пришла в себя она оттого, что ее толкнули:
– Вставай, вставай скорее, поезд на Кавказскую! – кричит Авраам Линкольн и трясет ее.
Он поднимает ее, ставит на ноги, тянет за собой. Они выходят на платформу.
– Какой поезд? – бормочет Анна. – Оставьте меня.
Поезд остановился, не доехав пятидесяти метров до платформы. Вокруг паровоза собралась толпа, и машинист, половиной тела внутри паровоза, половиной снаружи, ругается, размахивая руками. Что такое? Говорят, машина поломалась и нужно успеть забраться в вагоны, пока поезд стоит здесь. Одни заходят, другие выходят, какая-то женщина кричит:
– Куда идет поезд?
– Да хоть к черту на рога, пусть идет куда угодно! – издалека отвечает ей кто-то. – Забирайтесь и не спрашивайте. Доберемся до Кавказской, а там видно будет.
Как поезд тронулся, как прибыл на Кавказскую, – этого Анна знать не могла. Помнит только, что в какой-то момент Авраам Линкольн подхватил ее, вывел из вагона и заставил перешагнуть рельсы.
– Мужайся, – шепнул он ей на ухо. – Мы на Кавказской, сейчас отправляется санитарный поезд на Ставрополь. Мужайся! Не бойся, я тебя посажу на него.
Когда они подошли к санитарному поезду, широкие двери которого были еще открыты, из него послышались стоны, а внутри стоял запах разложения, формалина и эфира. Лишь эти запахи коснулись носа Анны, она ощутила, что теряет сознание.
– Помогите! – лишь успела молвить она и упала на руки Аврааму Линкольну.
С Карпат, из Танненберга и Ангенбурга, что в Восточной Пруссии, собирают раненых. Под не прекращающимся ни днем, ни ночью дождем катятся по тракту бесчисленные двуколки, телеги, каталки. Изношенные паровозы казенных железных дорог то и дело со звуком «фс!» испускают дух посреди степи.
«Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет: приходите княжить и владеть нами», – сказали древние славяне варяжским завоевателям, пришедшим с севера захватить их земли. Может быть, что-то в этом роде и сейчас хотел сказать немцам генерал Самсонов, но предпочел самоубийство? После битвы при Танненберге русские потеряли около ста пятидесяти тысяч убитыми и около девяноста трех тысяч пленными. Целые дивизии. А война – только началась.
Русские генералы пытались заткнуть бреши свежим пушечным мясом. Мир наводнился кровью. Раненых выгружают на вокзалах и кое-как устраивают там до тех пор, пока их не заберут и не увезут в глубь страны, где их поглотит провинция. Провинциальные города, один за другим, наполняются ранеными. Раненые из Галиции прибывают в Ростов, в Новороссийск, в Екатеринодар. Прибывают они и в Ставрополь. Русская провинция начинает пробуждаться от летаргического сна. Начинает меняться ее облик, ритм жизни, теперь и она связана с миром.
Поначалу Иван Никифорович, подобно всем прочим, повесил в столовой карту России и торжественно втыкал российские флажки в самую сердцевину Восточной Пруссии. «Тьфу! Черт знает, что такое!» Что такое могло произойти, что немцы вдруг оказались в России?
Ну, Бог с ними. А он пока сядет и выпьет чаю. Но чай еще не заварен! Самовар на столе уже готов и кипит впустую. Где же супруга? «Дуня, а Дуня!»
А супруга ушла в первый военный госпиталь с охапкой простыней из дома, чтобы там их разорвали и превратили в перевязочный материал. Она ушла и до сих пор не вернулась. Что за ерунда! Где это слыхано, чтобы самовар кипел на столе, а хозяйки не было дома. Что еще увидят наши глаза?