– Лиза! Лиза! – зовет Иван Никифорович дочку, пусть хоть она заварит чай.
Но Лиза не слышит – она в гостиной занята Седьмой симфонией Бетховена. Вечером она будет играть на рояле на благотворительном любительском концерте, организованном Дамским комитетом солдатской рубахи.
Лиза будет играть на рояле, Нина петь, Костя – читать Чехова. Прокурорские дочери нарядятся субретками и, в коротких юбочках и кружевных фартучках, будут подавать чай. И вместо того, чтобы щипать себе щеки и кусать губы, добиваясь румянца, впервые наложат румяна и помаду: ради веры и отечества позволено все.
В Ставрополе стали возникать новые таланты, стали объявляться новые красавицы. Посмотрите-ка на Таню Старкову – как она похорошела! Как ей идут накрашенные глаза. Хороша и Рина в своей короткой юбочке – у нее чудесные ножки. Борис, одетый с иголочки подпоручик, впервые заметил это.
«Как же прекрасен Борис», – думает Рина, до сего дня не придававшая ему никакого значения по той причине, что ему совершенно не был к лицу чиновничий сюртук.
То же самое думает и Дуняша, их кухарка, о Фадее, который колет дрова во дворе. Теперь, когда Фадея одели в солдатскую форму, сводили в баню, намыли и напарили, физиономия его светится. Жаль только, что ему так скоро уходить на фронт! Дуняша высовывается насколько возможно из окна кухни, и ее пухлые груди вываливаются из кофты.
пытается петь Дуняша из окна, и Фадей снизу подает ей знак: «В десять вечера – у забора…»
С кухни доктора Никольского слышится контральто его горничной:
Со Ставропольского тракта доносится траурный марш Шопена – хоронят какого-то офицера. А перед домом Ивана Никифоровича вновь и вновь нескончаемым строем движутся шеренги, уходящие на фронт с песней:
С одной стороны – Эрот со своими стрелами, с другой – Харон с серпом.
– Массовое помешательство! – восклицает Анатолий Кузьмич. – Что им в голову ударило? Цвет нашего юношества идет на верную смерть!
Два его ученика из восьмого класса гимназии сбежали добровольцами на фронт.
Иван Никифорович затыкает уши ватой. Он бежит к телефону, желая позвонить аптекарю и заказать у него аспирина, но где тут дозвониться до аптекаря. Первенство за врачами и больницами. А эта скверная девица-телефонистка… ужо он ей покажет! Он все расскажет ее отцу. Знаете, что эта коза сказала позавчера? Только Иван Никифорович собрался ее поприветствовать и попросить связать его с соседом Иваном Ивановичем, как она прервала: «Попрошу кратко!» и разъединила линию. Ерунда! Бунт! Не дай Бог никому жить в такое время.
Вдобавок, будто всего этого недостаточно, на Ставрополь обрушилась эпидемия скарлатины, гриппа и сыпного тифа. Иван Никифорович, боясь заразиться, не показывает носа из дому.
Посреди степи, в полутора верстах от Ставрополя и еще в одной версте от тракта, размещались заразные бараки – лачуги, рассеянные на необъятном пространстве и окруженные высокой белой оградой, напоминавшей монастырскую стену. В этой стене были лишь одни ворота, и ключ от них – одиннадцати сантиметров в длину и двух с половиной сантиметров в толщину – носил на поясе Агафон, шестидесятилетний мужик в лаптях и с носом, красным от спирта, который он таскал со склада.
Первобытная жизнь. Но при этом в бараках имелся телефон.
«Гур-гур-гур», – старшая сестра пытается дозвониться до доктора Матвеева. «Гур-гур-гур…»
– Доктор, простите за беспокойство в такой час, но не знаю, что делать. К нам привезли из Второго военного госпиталя четверых австрийцев со скарлатиной… Хорошо… Конечно, знаю. Но только один из них – женщина, даже девочка… Откуда же мне знать?.. Нет, говорить она не в состоянии. Но во всяком случае у нее скарлатина, я ее оставила. Поместить ее в той же палате, где и остальных пленных?.. Хорошо… Бумаги? Нет, ничего нет. В кармане у нее были только четыре рубля, ничего больше.
Итак, Анна открыла глаза и обнаружила себя в одном помещении с троими австрийскими военнопленными: Францем, Ванеком и бравым солдатом Швейком, тогда еще малоизвестными, поскольку их соотечественник Гашек не успел даровать им бессмертие.
Скарлатинный барак состоял из двух палат, коридора, большой кухни с печью, столовой и спальни для персонала – поварихи Евпраксеюшки, сестры милосердия Нюси и Никифора, паренька девятнадцати лет с огненно-рыжими волосами и носом, напоминающим совок. Никифор мыл бетонные полы, стриг всех пациентов при поступлении и, хватая в охапку, относил их в баню. Он же топил печки.