А столовая – самое жаркое помещение в доме.
Столовая у Очковых большая, но убранство ее простое. Ореховый буфет, две ореховые витрины, заполненные серебряными сервизами. В правом углу под потолком висит икона Богородицы в золотом окладе.
А за столом сидит… (Господи помилуй!) тетя Эленгаки! Вылитая тетя Эленгаки, со своим пробором, с гребнями один здесь, другой там. И со своим двойным подбородком, разве что здесь она немного моложе. А напротив тети Эленгаки сидит (и еще раз Господи помилуй!) Декозиос, константинопольский доктор, с острой бородкой, в дрожащем на носу пенсне, черный шнурок от которого проходит за правым ухом и спускается на борт пиджака.
– Познакомьтесь, – говорит по-русски госпожа Очкова. – Наша англичанка, мисс Энни Драперс. Это Анастасия Михайловна Боброва, учительница математики. А вот Анатолий Кузьмич Никольский, словесник. Вот и дети, Наташа и Вадим.
Первый лед был растоплен священнодействием приготовления чая. Госпожа Очкова уселась на свое место напротив самовара. Она взяла чашку, ополоснула ее кипятком, протерла льняным полотенцем, висевшим на спинке стула, налила в чашку немного заварки из стоявшего на самоваре чайника и долила кипятка. Краем глаза она следила за Анной, пытаясь угадать, крепкий или слабый чай та предпочитает. До этого момента все шло чинно, но вскоре послышались шаги, и госпожа Очкова воскликнула:
– Иван Игнатьевич, это вы?
– Я, Катенька, что тебе угодно? – отвечает жене Иван Игнатьевич из другой комнаты.
Он на «ты», она – на «вы». Вскоре он появился в столовой и сам.
– Нуууу! – радостно протянул он, увидев, что Анна сидит за столом.
Его совершенно круглое лицо просияло. Обрадовался он потому, что все ожидали увидеть какую-нибудь сморщенную зубастую дамочку с косицей на макушке.
– Нуууу! – повторяет он и, обратившись к дочери, добавляет. – Видишь, Наташенька, как прямо держит спину мисс Драперс. Будто спицу проглотила.
Они совершенно свободно обсуждают Анну в ее присутствии, полагая, что та ничего не понимает. Делают замечания по поводу ее возраста: «Не слишком ли она молода для студентки?» Анатолий Кузьмич отвечает, что народы Северо-Западной Европы несколько отстают во взрослении и сохраняют молодость до старости. Он сам безотлагательно начнет брать уроки английского, поскольку сгорает от нетерпения прочитать Шекспира в оригинале. Анна слушает все это и ее охватывает паника. Она чувствует, что краснеет. Смотрит на выходящий из самовара пар и завидует ему: он может раствориться в воздухе. Богородице Дево, как бы и мне испариться! Все понимают, что с ней что-то не то, и пытаются общаться с ней на языке улыбок. Иван Игнатьевич выкладывает ей свой запас английских слов: Манчестер, Ливерпуль, ростбиф. Анна отвечает улыбкой, время от времени вставляя: «Оу!»
Тем вечером Анна, укладываясь спать, осознала, что счастье в действительности состоит вовсе не в благосостоянии, а в душевном спокойствии, и она с удовольствием поменяла бы свою нынешнюю перину на больничный соломенный матрас. Сейчас с одной стены комнаты смотрят на нее горящие глаза Толстого, с другой – обветренное лицо Максима Горького. Прямо напротив кровати висит пейзаж Левитана: лето, лиловое море, золотая земля, голубое небо и солнце, солнце. Глаза ее наполнились слезами. Ей вспомнились прекрасные годы ее первой жизни. Вспомнились бабушка, мать и прощальный взгляд Дика, когда она покидала Город. «Ис какой стати я здесь?» – подумалось ей, и она приготовилась не только расплакаться, но и выбрать способ самоубийства. Жизнь ей уже не нужна, но как покончить с собой в городе, в котором нет моря? Лечь на рельсы? Ой-ой-ой! Нет, не напоминайте о железной дороге! Отравиться? Это мысль, но где добыть яд? Истолочь стекло, глотать булавки и замки? Мучительная смерть. Но умереть – надо. Надо, потому что рано или поздно она станет посмешищем. Уже завтра начнутся уроки. Как ей учить? Как учат английскому? Она пытается вспомнить, как учили ее иностранным языкам, и не помнит, чтобы ее им когда-либо учили. Она выучила их постольку, поскольку вокруг нее на них говорили.
Ох! Анна ворочается на кровати как грешник в аду, сон ее никак не берет. Она высовывает ногу из-под одеяла и в это же мгновение слышит шаги за дверью. У двери кто-то останавливается и деликатно стучится.
– Мисс Драперс!
Держа под мышкой голубое одеяло, в комнату заходит госпожа Очкова. Она увидела свет и поняла, что Анна не спит. Забеспокоившись, что Анне холодно, она принесла еще одно одеяло.
– Одеяло, – говорит она по-русски и повторяет. – Это одеяло.
– Одеяло? – повторяет Анна, силясь изобразить английский акцент.