Дом мадам Фуро превратился в агентство «Рейтер». Толпы петроградцев стремятся сюда и для того, чтобы им погадали, и чтобы узнать новости. Шкафы заполнились продуктами, даже шоколадом, кофе и чаем. На днях Татьяна Андреевна прислала гуся.
– Дзинь-дзинь.
Граф поднимает бокал.
– Dites done[139], – мамзель Селестина положила на тарелку гусиную косточку и облизывает пальцы. – Dites done, похоже, в Петрограде революция.
– Да, революция, – подтвердил граф. – Дзинь-дзинь, мамзель Селестина, счастливого нового года. Мы ведь не праздновали новый год, не было продуктов. Вот и отпразднуем его месяцем позже. Дзинь-дзинь, счастливого 1917 года.
Неспроста так запомнился им этот гусь. Той же ночью у мамзель Селестины случился сильнейший криз, и врач сказал, что надо следить за ее здоровьем, еще одного подобного криза она не выдержит и либо ее парализует, либо она тут же отправится на тот свет. После этого несчастья пошли одно за другим.
Граф на кухне разбил оконное стекло и пришлось поставить на его место картонку: теперь уже не найти ни нового стекла, ни мастера.
На следующее утро явилась Феклуша стирать белье и, уходя, забрала с собой Аннину шубу и галоши мадам Фуро. Это стало первым революционным выступлением в Ставрополе. То же происходило и у Очковых, и у Бубновых, и в других домах.
Анна, в отчаянии, надела доходившее ей до колена пальто мадам Фуро и направилась за помощью в дом Очковых. Госпожа Очкова открыла сундук, где обнаружила шинель своего отца, бывшего свое время сенатором.
– Она тебе будет чуть широка, но это не беда, я позову Галю, она ее ушьет.
Тут же из столовой послышался голос Ивана Игнатьевича:
– Катя, а Катя! Царь подписал указ о роспуске Думы.
– Нууу, – протянула госпожа Очкова. – Пойдем, Аннушка, в столовую пить чай.
Только они сели за стол, как в дверь позвонили. Это был Анатолий Кузьмич. Он прибежал поведать о царском указе.
– Ну, Иван Игнатьевич, как настроение?
– Какое настроение, батюшка мой? У нас – это так, настроеньице. Настоящее настроение – это в Петрограде. Слышал?
Слышал, обо всем слышал Анатолий Кузьмич. В великие дни мы живем, Иван Игнатьевич. Великую честь оказала нам судьба, что мы родились в такую эпоху.
Госпожа Очкова налила ему чашку кипятка, куда нацедила три капельки чая.
– Что же за напасть такая, может вы знаете, где можно раздобыть немножко чаю?
– И как вы думаете, распустится Дума или не распустится?
– Нууу, – ответил Иван Игнатьевич и почесал затылок.
Началась беседа.
Пока Иван Игнатьевич беседовал с Анатолием Кузьмичом, а Иван Никифорович – с Кузьмой Ильичом, в Петрограде был отставлен председатель Совета министров Голицын, толпа ворвалась в Таврический дворец, требуя от Думы, чтобы та взяла власть в свои руки, а пока Дума думала над этим, в том же Таврическом дворце без лишнего шума сформировался новый орган власти: Временный исполнительный комитет Совета рабочих депутатов.
Несколько дней спустя из газет стал известен состав Временного правительства: председатель правительства князь Львов, министр иностранных дел Милюков, министр юстиции Керенский. Что же касается отречения царя, то мамзель Селестина очень умилилась, когда Анна прочла ей его слова: «Я охотно откажусь от престола. Я уеду в Ливадию[140]; я обожаю цветы». Но, что ни говори, он был царем, не табуреткой на кухне. А это серьезное дело. От него отвернулись министры, штаб и даже казаки, каждого из которых он знал по имени, даже они отреклись от него в последнее мгновение. Теперь думай, кому быть наследником. Маленькому царевичу или Михаилу? Но вскоре стало известно, что с царем произошло нечто любопытное.
Говорят, царь чин чином двинулся в Петроград из Ставки, располагавшейся в Могилеве. Полицеймейстеры и губернаторы выходили на платформы разных станций его поприветствовать. Но лишь царь достиг железнодорожной станции Вишера, ситуация стала непонятной, складывалось впечатление, что для царского поезда не было пути. Железнодорожные линии и мосты, говорят, были разрушены. Тем не менее каким-то образом царь прибыл в Петроград, но прибыл под конвоем и вместе со своей семьей был заключен в Зимнем дворце. Когда и как его взяли под стражу, никто не мог понять, да и не пытался, потому как тем временем в Ставрополе произошло настоящее чудо. Умерла Тамарочка, и тело ее не истлело. Умерла она тогда же, когда был убит Распутин, два месяца назад, и до сих пор была как живая. Гроб с ее телом поместили в часовню на Андреевском кладбище, и все приходили посмотреть на нее. Одни говорили, что она святая, другие – что оборотень, и боялись идти через Андреевскую площадь. Говорят, Пелагея Ананьевна, теща Вронского, шла там однажды вечером и у ограды увидела девушку в белоснежном наряде, будто бы та приложила палец к губам: «Тс!». Неделю спустя ту же девушку встретил Медведев. Она выходила из-за ограды и направлялась в сторону площади. Когда Медведев добрался до дома, у него отнялся язык и случилась задержка мочи. После того Тамарочка явилась графу прямо возле дома, в тот момент, когда он доставал из кармана ключ. По его словам, она стояла, прислонившись к стене кухни, и походила лицом на Татьяну Андреевну Сурину.