Однако дороги, вместо того, чтобы открыться, были окончательно перекрыты. Кубань и Дон окружены красными войсками. В Ростове генералы Корнилов, Алексеев и Деникин организовали Добровольческую армию из офицеров и юнкеров и собираются выйти в степь. Началась Гражданская война.
– Катя, а Катя! Все уезжают, а что мы будем делать?
Иван Игнатьевич совсем спятил.
С начала 1917 года Ставрополь начал пустеть. Первыми его покинули монархисты и те, кто был с ними связан. После этого постепенно весь центр города обезлюдел. Пропали почти все купцы, врачи и интеллигенты.
Иностранные учительницы исчезли во мгновение ока, как тараканы, когда темнота кухни внезапно озаряется светом. К началу 1918 года из них остались только мадам Фуро, объявившая себя сторонницей Ленина, мамзель Селестина, которая, будучи в столь преклонных летах, уже не могла разъезжать, и Анна: она ждала, когда откроются проливы и в Черное море выйдут корабли.
– Катя, а Катя, – повторяет Иван Игнатьевич, – нам надо ехать.
– И куда же мы поедем, душа моя?
– Куда глаза глядят. За границу.
– На лодке, что ли? Воля ваша, батюшка, но я никуда не двинусь из дома. Что суждено вынести России, то суждено и мне.
Госпожа Очкова произнесла это и устроилась с ногами на диване. К тому же, что ни говори, а буря уже вроде бы отступила. В Ставрополе относительно тихо. Беглые солдаты как-то организовались, привели себя в порядок, площадь у собора Святого Андрея опустела, военными товарами больше никто не торгует.
С начала апреля была установлена воинская повинность для рабочих и крестьян-бедняков. Ни единого буржуя в Красной армии. Чтобы обеспечить командный состав, Троцкий, говорят, выбрал полсотни офицеров царской армии, предупредив их, что в случае измены возьмет в заложники их семьи. И в каждое воинское подразделение было назначено по комиссару.
В Ставрополе мертвая тишина, только Дом Советов бурлит как котел. Редкие прохожие останавливаются перед ним поглазеть на такую диковинку. Стоят и слушают вещающего с балкона оратора.
– Товарищи! Естественно, что против нас помещики, капиталисты, высшие чиновники и их приспешники. Эсеры и меньшевики громят спиртовые заводы, винные погреба и склады, желая алкоголем подорвать нравственность революционной армии. Товарищи! Октябрьская революция победила, но нам следует укрепить ее. Белогвардейцев вооружает мировой капитализм. Они хотят отрезать Кавказ от остальной России. Им нужна наша нефть… Красная гвардия начеку. На нашей стороне и рабочие всего мира. Да здравствует Всемирная пролетарская революция! Да здравствует Красная армия!
А чуть ниже, в зале «Биоскопа», собрание. Не пойти ли послушать? Так или иначе, на улице дождь. А в кинематографе есть крыша.
Собрания, беседы, просвещение, а однажды на выходе из «Биоскопа» Анну хлопнул по спине вооруженный до зубов парень в лисьем полушубке.
– Аннушка!
Ба! Никифор. Никифор из заразного барака! Как же он изменился! Будто стал и выше, и шире в плечах, а на лбу появились морщины. Но голубые глаза сохранили прежнее удивленное детское выражение.
– Ну, Аннушка, узнала меня? Как ты? Нашла свою тетю?
– Ну, Никифор, а ты как? А как Евпраксея? Я бы хотела повидать ее, да мне не разрешат войти.
– Да и я с тех пор ее не видел. Три года на фронте. Как только ты выписалась, меня призвали. А теперь… – он потирает руки. – Вот, делаем революцию.
Он снова хлопает Анну по спине и любуется ей:
– Нууу, Аннушка, представь себе. Кто бы мог подумать! Помнишь, как я тебя тогда постриг?
– Ты еще спрашиваешь? Да я тебя проклинала, пока волосы не отросли.
– Ай-яй-яй, Аннушка, и не стыдно тебе говорить такое?
Они схватились за руки и, идя неспешно, оказались в парке. Начало смеркаться.
– Садись, – говорит ей Никифор, протирая своим платком мокрую скамейку.
Они молчали. На ветке напротив сидел дрозд и смотрел на них. Никифор откашлялся. Они вновь завели беседу о жизни в заразных бараках. Анна вспоминала, как они лепили снежную бабу, вспоминала последний чай на кухне у Евпраксеи, вспоминала пленных австрийцев.
– Ну их! – раздраженно ответил Никифор. – Гады. Контрреволюционеры. Буржуйское отродье.
– Постой, – сказала Анна. – А как иначе? Им же негде было скрыться, чтобы не воевать.
– Но сколько нам от них вреда. Они воюют на стороне Деникина[152], разбрелись от Пензы до Волги. Три корпуса. А ты не знала? Конечно, откуда тебе такое знать.
Этот Чешский легион, сказал Никифор, образован уже давно, а теперь, во время революции, он двинулся через Владивосток во Францию воевать с Австро-Венгерской империей за освобождение своей родины. Чехи отправились с Украины в Сибирь, но по пути столкнулись с немцами и венграми и были арестованы. Близ Челябинска революционные войска пытались разоружить их, чехи обиделись, разбушевались, тут подоспел Деникин и переманил их на свою сторону.