Общение же между народами в условиях все более тесного соседства протекало по нормальным для подобной ситуации законам человеческого поведения: конфликты и компромиссы, ненависть и дружба, жестокость и милосердие, подозрительность и доверие. Идя трудными путями, процесс взаимопознания способствовал усилению взаимотерпимости и взаимному осознанию элементарной истины: фактор соседства – коль скоро от него нельзя избавиться – можно и нужно использовать с выгодой – хозяйственной, культурной, политической.
Накопленный социальный опыт понимания преимуществ добрососедских отношений над враждебными породил интереснейший феномен – дипломатию Кавказской войны. Это явление возникало «снизу», стихийно, чтобы потом превратиться в сознательные и целенаправленные усилия, поддерживавшиеся «сверху». Иногда было наоборот, начиналось все с продуманных и организованных миротворческих действий властей, которые создавали предпосылки для стихийного примирения русских и горцев.
Пожалуй самой распространенной формой народной дипломатии были куначеские связи, укоренившиеся в качестве социального института. Этот священный институт придавал еще большую условность понятию «русско-кавказская граница» – и в военном, и в хозяйственном, и в культурном смысле. Через куначество русские и горцы ближе узнавали и лучше понимали друг друга, обменивались жизненно полезными навыками, приходили к убеждению о нерациональности войны, осваивали непростую науку примирения. Формировался благоприятный климат для развития торгово-экономических отношений, а также миграционных процессов, приводивших к возникновению пестрой этнодемографической среды, в которой заметно ослабевала враждебность, благодаря в том числе и появлению «вненациональных» стимулов к использованию достижений цивилизации. Исподволь накапливались предпосылки для социально-культурной интеграции широких слоев горцев в российскую имперскую структуру, «иссушались» главные источники, питавшие Кавказскую войну.
Зачастую русско-казачьи станицы и горские аулы без всяких посредников договаривались между собой о мире и добрососедстве, невзирая на то, что вокруг шли сражения и лилась кровь. Поссорить их не могли ни Шамиль, ни царь, ни вера, ни «народность». Крупные северокавказские казачьи ярмарки не обходились без активного участия горцев, которым гарантировалась неприкосновенность личности и имущества.
Русским военным властям нередко удавалось находить общий язык с представителями местных элит и с религиозными деятелями. Это приводило к тому, что на территории имамата Шамиля (не говоря уже об остальной территории Северного Кавказа) образовывались обширные анклавы, неподвластные имаму и шариату.
Какие бы дипломатические ошибки ни допускали российские власти в течение Кавказской войны, на ее заключительном этапе и сразу после ее завершения они действовали умно и расчетливо. Это относится и к А.И. Барятинскому, оказавшему на свой страх и риск высокие почести капитулировавшему Шамилю, и к Александру II, который не только одобрил поведение наместника, но и сам пошел еще дальше в стремлении поднять поверженного врага в глазах российского общественного мнения.
Граф И.И. Воронцов-Дашков
Продолжением этого курса на примирение и интеграцию явилось учреждение на Северном Кавказе в 1860-е годы так называемого военно-народного управления, элементы которого начали вводиться еще в конце XVIII века. Оно задумывалось как специфический способ вовлечения сложного и пестрого региона в общеимперскую структуру с максимально возможным соблюдением особенностей местного жизненного уклада. В какой-то мере это было осуществлением «политического завещания» А.И. Барятинского, предупреждавшего, что преодоление последствий войны потребует едва ли не бо′льших материальных, моральных и интеллектуальных усилий, чем сама война: по-настоящему она закончится тогда, когда Северный Кавказ срастется с Российской империей в социально-политическом, экономическом и культурном плане.