Судя по этой детали, русы, пришедшие на помощь к невезучему эмиру, были не христианами — те могли откупиться джизией, как мы помним, — а язычниками.
Я просто вижу, читатель, что произошло после этих слов перса-проповедника. Эмир, не поднимаясь с колен, посмотрел на него каким-то нехорошим взглядом, потом в тёмных глазах мелькнуло подобие усмешки, и эмир Маймун ибн Ахмад бен Абд аль Малик, подымаясь на ноги отряхивая левой рукой колени, протянул правую к иссохшему, спаленному огнём фанатизма лицу проповедника, к его ястребиному носу. Пальцы на правой руке эмира были сложены странным образом: четыре поджаты к ладони, а большой — торчал между средним и указательным…
Я, конечно, шучу, читатель. Подобное хулиганство эмира Маймуна нигде не описано. Но факт остаётся фактом — поставить русскую дружину перед выбором между смертью и исламом эмир Маймун отказался самым решительным образом.
Судьба предлагала эмиру Маймуну выбор — выбор между предательством своей дружины, пришедшей ему на помощь в трудные дни мятежа раисов, и истреблением этой дружиной своих подданных. Эмир выбрал третье: он ушёл из города вместе с русской дружиной, ушёл в соседний Табаристан. Он не мог знать, конечно, слов другого весельчака и жизнелюба, сэра Гилберта Кийта Честертона, которому предстояло появиться на свет девять столетий спустя: «У дьявола две руки, и он всегда предлагает нам выбор, но надо помнить, что правильно выбрать между руками дьявола нельзя, правильно — отказаться от такого выбора». Но поступил он так, как будто знал эти слова. Наверно, просто потому, что был в достатке наделён человечностью и здравым смыслом.
Эмир Маймун ушёл из города со своей русской дружиной. Выбору между предательством своих друзей и предательством своего народа он предпочёл бесприютность бродяги, оставив за спиной престол предков, дворец и сокровища казны. Русы поняли и высоко оценили поступок мусульманского правителя. Им, конечно, и в голову не пришло бросить того, кто уже не мог щедро одаривать их золотом, рабынями и пёстрыми драгоценными одеяниями, но и обречь его на участь нахлебника в чужой земле они не пожелали.
А в Дербент вошли войска ширваншаха Мухаммада ибн Ахмада. Обессиленный тремя годами смуты город, даже если и захотел бы — не смог воспротивиться новому владыке. Но через несколько месяцев произошло событие, одновременно явившее благодарность русов другу-эмиру и отношение горожан Дербента к завоевателю.
Некий рус из дружины добровольного изгнанника, имя которого передаётся не то как Балид, не то как Балду (да-да, опять та же морока с арабским письмом, усугублённая тем обстоятельством, что русское имя было записано через полвека после событий в тюрко-язычном Дербенте арабом, а до нас дошло в переводе на турецкий, сделанном в XVII веке неким Мюннезим-баши) — исследователи пытались увидеть в нём и Влада, и Волота[41], как только норманнисты не превратили бедолагу в какого-нибудь Бальдра, — пришёл в Дербент. Один. Он прошёл через город никем не замеченным, хотя все источники, от Псевдозахария Ритора и Феофилакта Симокатты до ибн Фадлана и Льва Диакона, говорят, что сирийцам, грекам и арабам русы и славяне языческой эпохи казались великанами. А может его видели — и молчали? Может, до буйных горожан Железных Ворот наконец дошло, что народу иногда неплохо и побезмолвствовать? Несколько лет народ Дербента принимал самое активное участие в судьбах родного города, бросаясь то за продажными демократами-раисами, то за исламским фанатиком Мусой ат-Тузи. И что это дало народу Дербента? Сотни свежих могил? Сотни вдов и сирот? Чужеземных воинов на улицах? Славный итог нескольких лет «свободы», славный и закономерный. А сколько раз ему ещё суждено повториться! Вот уж воистину — основной урок истории в том, что никто не учится на её уроках.
Пройдя — замеченным или нет — во дворец правителя, «Балду» направился к ширваншаху. Раскидал телохранителей, пытающихся защитить господина, нагнал удирающего завоевателя и огрел топором по затылку. Кстати, выбор оружия тоже вряд ли случаен. Помните, читатель, мы говорили о том, что русы не использовали топор против равного, достойного противника — только против зверя на охоте или взбунтовавшегося смерда? Рус не просто нанёс удар — он выразил своё отношение к восточному деспоту и интригану, добивающемуся своего чужими руками и бегущему от открытой схватки. После этого повернулся и ушёл из Дербента. Уйти ему тоже никто не смог — или не захотел? — помешать. Ширванцы увезли раненого (не иначе, под чалмой ширваншаха Мохаммада ибн Ахмада прятался стальной шлем, раз он был всего лишь ранен ударом топора по голове!) в родной Ширван, за ним ушли и войска. Вскоре в Дербент вернулся эмир Маймун. Тихо вернулся он во дворец предков, тихо встретил прежнего повелителя Дербент. Город и его владыка с обоюдного безмолвного соглашения делали вид, что ничего не произошло. Через два года скончался интриган Мохаммад ибн Ахмад аль Азди: если вспомнить, что он выступал посредником ещё между Святославом (или его людьми) и беглыми хазарами, то понятно, что владыка Ширвана был глубоким стариком; да и удары топором по голове даже укрытой шлемом, никому не прибавляют здоровья. На Дербент он больше не покушался — наверняка у седобородого властителя начинал чесаться шрам на затылке при одном взгляде на Север. И эмир Маймун бен Ахмад бен Абд аль Малик окончил своё царствование в покое и, может быть, успел услышать первые рубай Омара Хайама, которые наверняка бы понравились ему — человеку, искренне любившему мирские блага, но и повидавшему в жизни достаточно, чтоб временами задумываться об их непостоянстве.