Отчего же летописец не верит в силы своего народа? Мне кажется, читатель, оттого, что знает, насколько подорваны эти силы. Вот сухая археологическая статистка — на рубеже X–XI веков археологи отмечают исчезновение 28,9 % известных им древнерусских поселний. Эта страшная цифра должна была бы занимать в сознании русского человека не меньше места, чем занимают пресловутые двадцать миллионов, — но её даже не знают. Поэтому не обессудьте, читатель, — я намерен повторять ее из книги в книгу, пока все, кто должен знать, не узнают и не запомнят её. И можно сколько угодно твердить заклятия про «укрепление государственности» и «усмирение» каких-то неведомо откуда взявшихся «племён». История знает лишь одно значительное событие этого времени — крещение Руси. Когда, по словам одного — подчёркиваю во избежание обвинений в «повторении задов советской атеистической пропаганды» — дореволюционного церковного автора, православная «церковь на трупах утверждала крест Христов». Сходным образом выражается современный русский учёный И. Я. Фроянов: «Летописатели — люди, как правило, духовного звания, старались не говорить о тёмных сторонах крещения Руси; а светлых было мало (…) Христианство начинало свой путь в покорённых Киевом землях, обрызганное кровью». Масштаб этой «обрызганности» Вы, читатель, можете представить по приведённой цифре. Это называется, скорее, не «обрызганным кровью», а «по колено в крови»! Притом ведь и в переживших это страшное время городах шла резня — чего стоит история с Новгородом, где «Добрыня крестил огнём, а Путята — мечом», по известному выражению Иоакимовской летописи, подтверждённому ныне археологическими раскопками. Или жуткая легенда, сохранившаяся в городе Турове, — о крестах, приплывших в город по крови, вместо воды переполнившей Припять.
Так что же удивляться, что страна, обескровленная чудовищной гражданской войной во имя чужеземного бога, оказывалась бессильной противостоять кочевникам. Аль Масуди называл «Русской рекой» Дон, Ибн Хаукаль — Волгу. А Владимир ставит острожки на Десне и Трубеже. Что удивляться слабости его дружины? Палачи, истреблявшие из «высоких идейных соображений» своих братьев, никогда и нигде не были хорошими воинами.
Через два века князь Новгород-Северский Игорь Святославич, словно повторяя давний подвиг своего великого тёзки, пойдёт в степь, воевать кочевников. Нет, я не о том, что он потерпел поражение. Просто… просто загадочный Див, кличущий с вершины древа «незнаемым землям», оповещает в их числе о приближении «Игорева хороброго полку» Волгу, Поморье — Черноморское, очевидно — Посулье, Сурож, Корсунь, Тьмуторокань. Мне трудно, читатель, отделаться от впечатления, что неведомый автор «Слова», не забывший языческих богов и словно бы позабывший упомянуть хоть раз Христа или хоть кого-то из святых, открыто заявивший о неверии в воскресение мёртвых («Игорева славного полку уже не кресити»), сознательно, с горькой усмешкой перечисляет как «незнаемые» те земли, где до крещения обитали русы. Сурож, к которому ходил князь Бравлин. Волгу, по которой водил полки великий князь Святослав, «Русскую реку» ибн Хаукаля. Корсунь в котором Кирилл видел книги, «русъскими письмены». Тъмуторокань, в котором сидел язычник «Сфенго», откуда ушли в страшный поход 912 года неведомые нам русские мстители. Он ни разу не выразит явно своего отношения к Христу — он слишком осторожен для этого. Он всего лишь перечислит «незнаемые» крещёным правнукам земли, бывшие привычными охотничьими угодьями, а то и домом язычников — пращуров…
И ещё — уже без всякой задней мысли — любовно почти ласково — «дремлетъ въ поле Ольгово хороброе гнездо; далече залетело!». Далече… а ведь ещё только «Игорь къ Дону вой ведетъ»! Какой уж Кавказ, когда русичи чувствуют себя ушедшими в неимоверную даль, не дойдя ещё до границы Руси при другом Игоре — Игоре Старом, Игоре Великом, Игоре-язычнике.
А ведь земля эта — огромное пространство к югу и востоку от пресловутых городков Владимира и до самого Предкавказья — не просто брошена, не выкинута в безлюдное и безжизненное иномирье. Она осталась здесь, под боком, — но из русской земли стала Диким Полем, Дешт-и-Кипчак, половецкой степью. Пятьдесят крупных — только крупных — набегов за сто пятьдесят лет! Каждый третий год земли, при князьях-язычниках бывшие русскими, а теперь превратившиеся в логово разбойного кочевого зверья, извергали визжащие и воющие орды — и полыхали избы, ложились под некованые копыта степных лошадёнок нивы, и колодники, бредя на аркане степною сакмой, шептали друг дружке сквозь слёзы: «я был из этого города… а я — из того села». Каждый третий год!