Работы было немного — не прошло и получаса, как я аккуратно уложил последнее полешко. Из открытой двери запахло чем-то съедобным, и накинувшийся с новой силой голод чуть было не убил меня на месте. Не став ждать приглашения, я вошел.
Внутри было очень чисто и почти уютно. Почему почти? В доме явно недоставало мебели, причем, судя по расстановке, еще недавно тут все было обставлено весьма прилично. Вон в том углу когда-то висели полки: на стене остались следы от гвоздей; у дальней стены была кровать, а чуть правее от нее — шкаф: в полу остались выбоинки от ножек. Стол, скамья и печь — вот и все, что присутствовало в этой весьма просторной комнате. В последний момент я заметил еще и хромоногий табурет.
— Умойся, вон тазик. Потом садись. — Да, тазика я не разглядел.
Умывшись, я сел. Передо мной стояла тарелка пустых щей. Я взял ложку, но тут же отложил. До меня дошло, что ничего кроме этого бульончика у нее не было. Я оглядел комнату: точно, из съедобного только паутина с пауками… точнее, даже паутины не было. Чисто ведь.
Все это было очень-очень неприятно: так бедно у нас в деревне никто не жил.
— А сами вы разве не хотите? — спросил я.
Оторвавшись от мытья котелка, она некоторое время разглядывала меня.
— Я уже поела, еще до тебя, тарелка-то у меня одна осталась, — она чуть улыбнулась, уже без недоверия.
Я сразу понял, что врет. Это было чем-то вроде определения настроения у человека. Каким-то шестым чувством я всегда распознавал фальшь. Уже не знаю в который раз за последние два дня, я вздохнул. Как бы я ни хотел есть, но я не имею права забрать у человека последнее, особенно если он сам готов поделаться. Наверное, я бы так не смог. Дров она и сама могла нарубить…
— Пойду я лучше дома поем, как раз у нас обед скоро.
Она удивленно посмотрела на меня.
— Дома? — повторила она. — И где же ты живешь?
— Да здесь недалеко, чуть ближе к центру.
— И одеваешься в эти тряпки? — насмешливо спросила она. Настроение у нее, кажется, поднялось. Видимо, ей в последнее время не хватало собеседников. И это было странно — такая красивая, общительная вроде бы, а живет одна, без мужа… — Ближе к центру здесь одни богачи живут.
Н-да, раскусили меня.
— Пойду, — угрюмо ответил я, поднимаясь из-за стола.
— И куда? Только не говори, что домой.
— Куда-нибудь да пойду, — ко всему прочему, я был еще и упрям. Нет, ну что она привязалась? Как будто делать больше нечего.
— Значит, так. Сейчас ты сядешь и съешь честно заработанный суп, и чтоб без препирательств.
— А вы? — Несмотря на диетическую внешность, запах от супа шел очень аппетитный. Пришлось еще раз напомнить себе про упрямство.
— А я фигуру берегу.
Тут я сразу замолк. Причиной тому одно из немногих наставлений Ирвина относительно слабого пола. «Ни при каких условиях ни одного слова насчет ее веса». Еще немного помявшись, я все же вернулся за стол и с угрюмым видом подвинул к себе тарелку. Угрюмый вид должен был выражать мой протест, но женщину он чем-то очень развеселил, от чего вид стал еще угрюмее.
Взявшись левой рукой за край тарелки, а правой за ложку, я обнаружил, что, пока мы препирались, бульон успел остыть. Настроения мне это не добавило, я страдальчески поднял глаза к потолку и… резко отдернул от тарелки руку. Я обжегся.
От «холодного» супа шел пар. Краешек тарелки, за который я держался, почернел. Хозяйка смотрела на меня круглыми глазами. В себя она пришла раньше, чем я.
— Ты маг? — спросила она.
Голос был почти враждебный.
— Нет…
— А это что было?
— Понятия не имею, — честно ответил я.
— Это в первый раз?
— Нет, во второй.
Мы помолчали. Она внимательно меня рассматривала. На всякий случай я решил все же доесть суп.
— Значит, твои родители маги? Ты сбежал из дома? — отношение к магам в народе было, мягко говоря, настороженное… Но она говорила участливо. Хотя самая первая реакция точно была негативной.
— Меня воспитывал дядя… то есть… он мне не дядя, а просто приютил меня, когда я еще был совсем маленький. Он магом точно не был.
— И ты сбежал?
— Нет. — Меня немного покоробило, что она делает акцент на этом слове. Мне было шестнадцать, и ростом я превосходил ее больше чем на голову. Во мне было почти сто восемьдесят сантиметров. Неужели я выгляжу таким ребенком? — Дядя был старый, почти сто двадцать лет.
— Заболел чем-то? — ее голос дрогнул. Надо же, как сочувствует…