Сбежать - предать всё то, что мне до сих пор дорого: память о прошлом, друзей, Пушкина. Я, скорее всего, персонаж отрицательный. Но одно о себе знаю твердо: никогда никого не предавал. Да и найдут. Да и не в моих правилах отлынивать от убийств. Убить, но так, чтоб больше претендовать не повадно было.
Итак, кого мы имеем для Вечери. Я, Джус, Викторович, Накир, Алик, Лесик, Сусанна, Джякус. Даже если Вадика посадить за болвана, то нужно еще троих апостолов до двенадцати. Я предложил привлечь чмо из Кунсткамеры.
- Я и сам Моравского хотел задействовать, - сказал он.
- Если захотите задействовать что-то еще, то лучше сейчас предупредите, чтоб не пришлось потом в спешке кроить и кромсать сценарий, - сказал я. - Исповедаться-причаститься, напутственный молебен, реквием?
От таинств и реквиема он отмахнулся. Знает ли он, что я про него знаю?
Этот текст я пока спрячу до времени. Он в первую очередь нужен мне самому.
Во-первых, будет биографической меткой: чтобы после нового воплощения было чем поверить себя.
Во-вторых, хватит с меня интриг и хованщин, живу при третьем режиме, надобно дать миру покой. Даже если чмизация не пройдет - а уж я постараюсь, чтоб не прошла - общество все равно не готово к размножению миксами. Необходима дискуссия. Пусть эта повесть, когда дойдет до читателей, будет первым поводом для нее.
Сама повесть, не отрицаю, со странностями. Но ведь и наше нынешнее казалось фантастикой еще полжизни назад. Кому-то, возможно, покажется, что она перегружена непонятками, символами. Примите во внимание присутствие Нарушителя, часто он меня под руку толкал.
Я прожил не самую скверную первую жизнь. Во второй и третьей бывало всякое: Силзавод, убожества и убийства. И вот, получилось так, что этот последний кусок (от 'болота' и до сих пор) был мне дан для написания этой книги.
Кстати, я согласен с Сусанной, что мы своим настоящим готовим основу и координаты для последующего мира. И я своими новеллами подготовил элементы грядущих событий и выстроил декорации¸ в которых развивался этот сюжет. И в свою очередь этот, мною запечатленный, станет материалом для будущего сюжета. Одного боюсь, что подобно 'Хованщине', повесть моя останется не дописанной. Если же так и случится, то постараюсь, чтоб ее дописал кто-то другой.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. АКТИВАЦИЯ
В одной из множества ненаписанных мной новелл происходит следующее. Одного перспективного ученого - биолога и энтузиаста - угораздило поделиться своим сознанием с обезьяной. То есть стимулировать человеческое мышление в ее неприхотливом мозгу, создав и вписав в него программу, провоцирующую этот процесс. А за основу взял собственный рассудочный алгоритм (тогда вовсю шли споры, алгоритмизируется сознание или нет).
Первым впечатлением новорожденного обезьяньего разума от мира сего был беспредельный ужас - перед его суетностью и печалью, непостижимостью и заботой, а более всего пред тем, что все умрем. А следом - унылое недоумение: раз так, то зачем вообще этот разум дан?
К тому же неодобрение соплеменников к разуму выражалось в непрерывном третировании оступившегося. И здорового альфа-самца в скором времени согнули в омегу.
Стадо всегда затрет даже самого выдающегося. А чтобы не затерло - ему надо возглавить толпу. И что-то делать с этой толпой, направлять ее интерес и интенции.
Во второй части рассказа обезьяна собиралась вернуть ученому долг, то есть поделиться с ним собственной конфигурацией. Не знаю, что из этого получилось бы. Не додумал пока.
Я, бывало, и не такие фабулы загибал. Однако жаль, что именно эта идея не была претворена в текст: этой небольшой небылицей я б открыл прецедент. Я не только миксы имею в виду.
Утверждаю категорически: хороший вымысел рано или поздно сбывается. Если жить достаточно долго и тем более, если жить всегда. Что-то воплощается целокупно, что-то фрагментами, по частям. Например, черт явившийся Карамазову, я уверен, частично сбывается в Торопецком. А этнические архетипы - баба Яга, Горыныч, Кощей - находят воплощение в исторических деятелях.
Рано или поздно всё равно ничего не будет. А прежде чем ничего не будет, всё может быть. Учитывая профетическую силу моих новелл, и в частности этой, постараюсь подать счастливый финал.
Возможно, тут сказывается влияние прочитанного на умы. Я знал одного англичанина, который прочтя 'Братьев Карамазовых', стал панически бояться русских. Заявляя при каждом удобном случае, что такие книги, авторы, расы не имеют права на существование. Такой вот трусовато-литературный расизм.