Решение об анимации принимается автоматически - как только на личные базы клиента перестает поступать трафик, а текущая конфигурация - обновляться. База дает сигнал на подачу тела в анимационную. Сигнал идет через панель Департамента, и если нет препятствий со стороны закона - лазаря воскрешают. Если же они есть, то лазарь обнаруживает себя в крытке в мутированном теле, в раскаянии и скорби.
Инсталлированного пациента из реанимационного цеха переводят в адаптационный блок, где бывшие усопшие находятся на дочеловечивании, где им выправляют наиболее вопиющие телесные и психические недостатки, восстанавливают дефициты, где они учатся, в конце концов, ходить, говорить и есть манную кашу. Сейчас это называется карантин.
По обретении навыков, достаточных для общения, лазаря переводят в рекреационный корпус с гораздо большей степенью личной свободы, где полным-полно таких же, как он.
Окончательно я пришел в себя в карантине. Без объекта нет субъекта. Я продрал глаза, чтобы окончательно убедиться в том, что я есть. В палате повисли уютные сумерки.
Здорово, тело! - Здорово, дух!
Жить подано.
Мне показалось, что мои новые глаза зорче, краски более насыщены, а очертания предметов отчетливей, чем в старых глазах. И слух, вероятно, тоньше: я слышал, как в коридоре гуляет сквозняк, гоняя по полу клочок бумаги, пытаясь просунуть его под дверь. Прогресс не стоит на месте, в том числе в совершенствовании биотел.
Где-то мягко хлопнули другой дверью, и сквозняк исчез. Кто-то приближался к моей палате.
Мои мысли коснулись самого последнего, что было в той жизни, вернее, меж той и этой - полет над полем, пребывание по ту сторону, краткий миг, вместивший столь многое - парение, провал, образы, возможность растворения в потустороннем, комната, в которой я свое тело нашел - кстати, она совершенно не соответствовала анимационной палате. Всё это продолжало тревожить своей недосказанностью, намеком на что-то истинно вечное, более сущее, чем бесконечные переселения из плоти в плоть. Время влачится за вечностью. Вечность старательно избегает последовательных временных структур.
Если припомнить свой первый трип и сопоставить с этим, то в эту ходку гораздо дальше удалось зайти.
Разбор полетов был прерван доктором.
- Сокольничий, - представился врач. - Доктор вашего тела.
Я кивнул.
Он пощупал пульс, заглянул в зрачок, ущипнул меня за бок, я дернулся.
Итак, продолжим нашу жизнь. Шея вертелась. Покатав голову по подушке, я обнаружил, что бокс не очень просторный, в нем было окно. Сквозь жалюзи едва проникал дневной свет.
В вене торчала питающая организм игла. Ко всему телу присосались датчики. Вероятно, они уже сообщили, куда надо, о неполадках в моей новой башке, в частности, о нарушении схемы тела, в результате чего я путался в движениях, а порою рукой шевельнуть не мог, забыв, где она находится. Кроме того, видеть я мог только то, что располагалось непосредственно перед глазами. Я бы хотел сообщить об этом Сокольничему, но говорить мне еще предстояло учиться. Попытался сесть. Лежите-лежите, сказал врач. Он еще постоял спиной ко мне, лицом к мониторам, потом ушел.
Визиты докторов - Сокольничего и Ирины Ивановны, специалиста по реабилитации души, перемежались моими попытками научить тело сидеть, а потом и вставать. Неизвестно, сколько времени оно пребывало в вегетативном состоянии, пока на радость себе или на пагубу не заполучило меня. С помощью подручных предметов и медперсонала я привил ему эти навыки. Но ноги были еще слабы, а вестибулярный аппарат не разработан, поэтому ходить самостоятельно мы пока не рисковали. Общаться с персоналом по полной я тоже не мог. Приходилось прибегать к жестам, мучиться и мычать, прежде чем я научился говорить связно. И к голосу пришлось привыкать заново. А то иногда казалось, что кто-то другой из меня говорит. Чревещет.
Реакция на реальность не всегда была вполне адекватной. Сыроватое серое вещество то и дело обнаруживало в себе всякие дефициты. Так в результате своеобразной периферической слепоты я какое-то время считал, что обочь меня ничего не было. В последовательности новейших событий я тоже путался и не всегда мог определить, то ли нынче ночь со среды на пятницу, то ли с пятницы на никогда. Что время последовательно течет, а пространство во все стороны простирается я, например, понял лишь сутки спустя. Те или иные дефициты всегда сопутствуют воплощению, но иногда достаются излишки. Так в одно мое давнее воскрешение, еще в пору заточения на Силзаводе, мой новый нос оказался наделен почти что собачьим нюхом. Не знаю, классифицируют ли собаки запахи в эстетическом плане, но в тот раз я понял, что вони в мире гораздо больше, чем амбры.