Сдвиг - а тот или иной качественный сдвиг разной степени значимости и интенсивности бывает после каждой ходки - сдвиг осознаешь значительно позже. По качеству и количеству ментальных приобретений и потерь. Если это не бэд. Бэд это не какой-то там дефицит личности. Это полное опустошение внутри нее. Плохиш распознаешь сразу. По панике, по безнадеге. По кошмарам, которым не будет теперь конца. Это тоже сдвиг, только всегда в дурную, безнадежно плохую сторону. А вернее - свих.
Сдвиг необратим, как любой жизненный опыт. Можно забыть бывшее, но сделать его небывшим нельзя. Свих нельзя даже забыть. С дантова круга лузеру уже не сойти. Обращение лазаря в лузера происходит однажды и навсегда. Единственное ему спасение - сон безо всяких видений.
Как всегда в процессе загрузки проявлялись моменты прошлого. Я позже припомнил, что на это раз преобладал негативный ряд. Случаи зависти и злорадства, зазнайства и прочих злодейств, вольных или невольных - трусости, предательства, лжи, жадности, отречений, отказов - а они были, были за долгую-долгую жизнь. Практика реабилитации предписывает внимательнейшее рассмотрение подобных биографически вспышек, терапевты обязательно пытаются выведать у пациента об этих мнемонических флэшах, как только к нему вернется сознание и речь. Я ничего или почти ничего им не рассказал, хотя ввиду моего плачевного душевного состояния они в своих вопросах особо усердствовали. Исповедоваться я буду в другом месте и другому врачу. Хотя бригаду опять возглавлял почтеннейший и уважаемый мной Пантелеев.
Так что думаю, кое-какие нравственные терзания в процессе реинсталляции я испытывал. Тень этих мук осталась в памяти по пробуждении. Но они были ничтожны по сравнению с тем ужасом, что вселил в меня бэд. Словно вся вселенная за мной гналась и была мне враждебна. И в тот момент, когда Каспар разжал руку, я испытал такое чувство потерянности, заброшенности, одиночества, бессмысленности - всё слилось - что мой крик, сопровождавший падение, даже потустороннюю нечисть в ужас привел.
Это последнее впечатление от предыдущей жизни стало первым впечатлением в этой.
Меня оживили - то есть позволили прийти в сознание и открыть глаза - только после продолжительного наблюдения. Двое суток они изучали мою моторику, гемодинамику, томограммы и т. д., сообразив, что дело со мной нечисто. Меня все еще плющило под напором потусторонних существ - до полной потери объема, до бледной тени на плоскости - и это отсутствие вертикальной координаты повергало в панику. Ощущение тела пришло позднее и не обрадовало - тело содрогалось, словно порывалось от меня бежать. Полной идентификации с ним еще не было.
Я опять боялся открыть глаза, хотя веки подрагивали. Слух все еще терзали вопли газонокосильщиков, словно мучились тысячи скорбных душ, состязаясь в стенаниях. Иногда сквозь слуховые галлюцинации прорывались земные голоса, среди них был один женский. Слова далеко не все были мной узнаны.
- Н-да... деграданс... острая паническая реакция...
- Не пошел на контакт с реальностью... аппарат...
- Может, еще поколем?
- Придержи-ка его.
Тело, чьё б оно ни было, ощутило легкий укол и вновь потерялось. И я опять завис над бездной, словно вывалился из кровати, но никуда не упал, ненадолго освободившись от всего того, что между двумя уколами в шею произошло.
Я приходил в себя, и мои страхи тут же набрасывались на меня. Образчики этих дредов живы во мне до сих пор. Самолёты, падения, гарпии, безобразные пляшущие человечки, кровавые иной раз. Какие-то юркие существа - в шерсти, колтунах и репьях - так, наверное, черти выглядят - гнали за мной по обоим обочинам, а я по дороге мчал. Очевидно, это были остатки трипа с Каспаром, альтернативный вариант, ибо обстановка и обстоятельства в точности соответствовали - погоня, сумрачный лес и покойники, и черт знает что черное нависло вместо небес. Однако мчались они молча, что ужасало более, чем если бы они издавали визг. Лес внезапно закончился, и я зашлепал по грязи, увязая и всё более обессиливая, мои же преследователи ступали своими копытцами легко. И я знал, что на этот раз мне не удастся уйти. Они нагнали меня и окружили, группируясь в грязи. Я пытался отбиваться, но сил уже не было. А потом когтистая рука выросла из земли или сформировалась прямо из грязи - она легко рассекла мою грудь и вынула меня из моего тела. Или сплю, например, уткнувшись лицом в подушку, слыша сквозь сон чьи-то всхлипывания, но понимаю, проснувшись, что это скорей чавканье, и не где-то, а рядом, во мне, смачное, до хруста в ушах. И тут осознаю, что это я чавкаю, а вместо подушки - влез головой в чей-то живот, пожирая тёплые внутренности. Волна ужаса и отвращения охватывает меня - к сотворенному мной злодеянию, ведь я, такой порядочный, заурядный, в себе такой мерзости не подозревал. Я отвалился от пожираемого, однако чавканье не прекратилось, и было на это раз точно уж не моё. И, уводя взгляд вдоль матраса, обнаруживаю, что это не матрас, а мерзкое волосатое существо, и что сам я им наполовину съеден, до самого пояса, и новый ужас охватывает меня - но уже в отношении сотворенного со мной. Я соображаю: чтобы спасти остатки себя, надо съесть это существо первым, и вновь погружаю лицо парные потроха. И чем больше меня едят, тем больше и мне хочется. И тут же третья волна паники накрыла меня, самая мощная, иррациональная, когда вдруг понял, что мы оба, пожиратели и пожираемые, превращаемся в нечто единое, чему кроме дерьма и названия-то нет.