Я не рассказал врачам о том, что Каспар меня выбросил, предварительно обездвижив. Соврал, что не помню. Врачи в этом пункте не особо настаивали на истине: это была обязанность следствия.
В минуты просветления я пытался анализировать свое состояние, насколько мой испорченный разум был способно к мышлению. Часто причины испорченности лежали в биологии мозга. В то время браки в производстве тел случались чаще. Да и в процесс инсталляции, выстраивания конфигурации вкрадывались ошибки и набегали погрешности. Оба случая легко диагностировались, и если не удавалось мозги починить, то замена тела решала проблему. Кстати, о теле: поскольку заранее я себя носителем не обеспечил, мне была предоставленная стандартная модель, то есть без каких-либо индивидуальных признаков. Не блондин и не брюнет, не безобразен и не хорош, не высок, однако же и не низок.
Если дело не в биологии - то в чем? Экзистенциальные причины - потеря смысла, внутренний кризис, стрессы и разочарования - я сам отмёл, так как научился с ними бороться еще в первой жизни.
- Боюсь, Карпенко, что ты подхватил вирус, - сказала Ирина Ивановна во время очередного визита. Карпенко - под этим именем я у них в этот раз проходил.
- А что... Соломон? - Спросил я. Говорил я в то время с заминками, короткими смысловыми блоками, в которые редко умещалось более четырёх слов.
- Соломон Аркадьевич не верит в вирусы.
- И что - теперь?
- Ты уже девятый день в изоляторе. Завтра тебя отсюда переведут под менее интенсивное наблюдение. Рекреация, общение. Через месяц, надеюсь, выпустят. И там - соцработник, следователь, наблюдение, пенсия. Через полгода - новое обследование. Ах, если бы были соответствующие утилиты - радость, эмоции, внимание, сосредоточенность. В том числе программы от вирусов. Откровенно говоря, прежний эмоциональный уровень к тебе вряд ли вернется. В бреду, в панике, - неожиданно доложила она, - ты все от какого-то ребенка открещивался. Все отрывал его от груди и не мог оторвать. Помнишь?
Она добивалась, чтобы я подробно рассказал о последнем трипе. Кое-что я ей выдал, однако большую часть - не знаю, зачем - утаил.
Надолго сосредотачиваться я не мог. Однако предпринял кое-какие внутренние расследования. Во время кратких набегов в свое безумие, я попытался выяснить, что же меня страшит и как мне жить с этим. Вот неполный перечень моих фобий.
Страхи. - Страх преследования. Страх потерять тело. Страх возврата галлюцинаций. Страх жизни. Страх смерти - тот свет меня еще больше жизни страшил. Страх того, что безумие где-то рядом, моими же шагами крадется за мной.
Депрессия, угнетенное состояние, абулия. Витальная тоска, пустооставленность. В жизни ни смысла, ни цели. Мир и люди уродливы. О чувственных удовольствиях я без отвращенья подумать не мог.
Предстоящее существование в качестве лузера со всеми составляющими и сопутствующими. То есть: терапия и наблюдение, отсутствие интересной работы, психическое прозябание, социальные домогательства ретивых служб.
Да и вообще, какой темы мысленно ни коснусь, тут же она оборачивалась скверной и становилась фобией.
К тому времени, как я стал способен к такой интроспекции, глубокие глюки под действием химии и терапии сошли на нет, метастазы ада перестали меня доставать. Однако не факт, что их больше не будет.
Кто-то счастливо умер, кто-то несчастно жив - поневоле позавидуешь тем, кто успел отвязаться от этой жизни до Рубежа.
Однако более всего меня страшил Моравский. Страх пред ним рациональному объяснению не поддавался, что-то непостижимое присутствовало в этом ужасе. Я понимал: Каспар догадывается, что я в изоляторе. И как только меня выпустят, постарается вычислить, под чьей личиной я от него прячусь. И опять депрессировать.
По выходе из карантина меня поселили в первом корпусе, где мне уже приходилось жить.
Пациенты поглядывали на меня со сдержанным любопытством: таково было отношение ко всем новичкам. Я не был для них Торопецким, угодившим в эти коридоры повторно, иначе любопытства с их стороны было бы больше. Гарин, например, даже мне не кивнул, хотя в ту продлёнку мы с ним часто общались.
Дежурная сестра предложила мне один из пустующих номеров около лестницы, но я, увидев, что угловая комната тоже свободна, выпросил ее себе.
Соображения на этот счет были следующие. Во-первых, вместо соседа слева у меня была стена с окном. Во-вторых, окон было два - на юг и на запад, что было существенно с точки зрения безопасности. В-третьих, через четыре номера от моего была комната Гарина, который еще не успел выписаться. Гарину и прочим 'старикам' я мог доверять. В отличие от новичков, среди которых Каспар только и мог затесаться.