Иногда накатывали приступы сверхподозрительности, заставлявшей меня истолковывать чужое, даже самое невинное, поведение как недобрый замысел против меня. И я мобилизовал всю свою собранность, чтобы в случае внезапной агрессии мгновенно уйти от удара или выставить блок и свалить злодея ответным ударом.
Я старался держаться подальше о новых лиц, а к старожилам - поближе. Из тех, кого я прежде хорошо знал, на моем этаже проживали Гарин, Манилов, и Полевой. Гарин - его еще не укусила собака - отличался наибольшей общительностью.
Очень скоро он мне уже излагал - почти слово в слово - свою знаменитую версию о нарушителях.
- Возможно, и ваш где-то рядом присутствует. Только вы его пока не видите.
Я скорбно молчал, полагая, что теперь-то уж знаю о нарушителях несравненно больше.
- А он вас зовет, машет, за рукав теребит, готов пойти на контакт. Этой собаке не по себе, - покосился он между прочим на простецкого вида пса, товарища моих ночных бдений.
Пес щелкнул зубами и поскулил. Не только прислушивается к нам, но и принюхивается, и уж не разнюхал ли кое-что? Собаки, благодаря обонянию (и может быть, чему-то еще) знают о нас такое, что неведомо нам самим. А вдруг, осенило меня, он в Карпенке признал Торопецкого? Меня чуть холодный пот не прошиб от вероятности такого разоблачения.
- Вы впервые на воскресении? - спросил в этот момент Гарин.
Пес навострил ухо. Я вынужден был сказать, что нет.
Черты лица моего собеседника Гарина мне вдруг сделались отвратительны. Да и весь мир как-то померк от внезапной смены моего психологического состояния. Я вернулся к себе.
В корпусе-два 'стариков' было тоже с полсотни. Ни с кем из них в прошлую рекреацию я не удосужился познакомиться. Только Лаптева и Назимова я немного знал по их участию в футбольном матче. Да косоглазого Грибоедова, вечно замкнутого на свой планшет. Впрочем, коррекционные очки он через пару дней снял и читал с планшета уже двумя глазами.
К старикам, повторяю, я старался держаться поближе. Однако долго ль они могли, сами того не подозревая, меня оберегать? Ежедневно то один, то другой прощались и покидали лазарет.
Кстати, Гарин как-то сказал:
- У нас так повелось - добрая традиция, можно сказать - перед выпиской заходить, прощаться. На моей памяти - а я здесь уже тридцать четвертый день - только двое на нее наплевали. Смылись за день до парома, тайком. Где они теперь, эти Моравский и Торопецкий?
- Вероятно, подвернулась оказия, они и воспользовались, - предположил я.
- Возможно, возможно, - не секунду задумался Гарин. - Да ну их, оба они какие-то... моравские братья. Как близнецы.
Странно. Я считал, что ничего общего, кроме службы, у меня с Каспаром нет.
- Как старший товарищ, стареющий, можно сказать, дам вам совет: держитесь от подобных типов подальше.
Я поинтересовался, чем вызвана столь негативная оценка.
- Это ж депо... - только и произнес он.
Как ни был Гарин слеп к окружающим, от него не укрылись мои настроения.
- Вам надо больше двигаться, состязаться, с нами бывать. Вялый вы какой-то. Понимаю, скучно: порцион, моцион, опять порцион. Настраивайте настроение по мне.
Или:
- Вам надо успокоиться. Уж очень возбуждены.
Будь он внимательней, он бы сразу во мне потерянного разглядел.
Сам я разговаривал мало. Мне в ту пору с трудом приходилось находить слова.
К концу третьего дня моего пребывания вне изолятора я вычислил в своем корпусе всех новичков, просто перебрав все лица в столовой и отбросив тех, что были знакомы по предыдущему воскрешению. Их оказалось более двадцати. Определить тех, кого поселили во втором корпусе, было сложнее, но я справился. Теперь ночами у меня работа была: припоминать лицо и ник того или иного новичка и анализировать на предмет причастности Каспару.
Гарин как-то зашел попрощаться.
- Прибить бы этого пса, да жалко: блохи по миру пойдут, - сказал он, почесывая укушенное.
Выглядел он удрученным. Возможно, терзали предчувствия. Наутро он отбыл.
Женщин - а их было процентов тридцать - из числа подозреваемых я исключил. Со сменой пола предстояла длительная волокита, тем более лицу, облеченному майорским званием. Да и вряд ли он стал бы так глубоко прятаться. Он мог бы вообще не скрывать от меня свою личность. Однако предвидя, что тело ему может попасться квёлое, с такими изъянами, которые могут ему помешать отправить меня и самому отправиться в ад, он мог удариться в конспирацию. В этом случае ему, конечно, необходим фактор внезапности.
Половину всех новичков составляли ломаки. Наиболее дефективных, которые непосредственной угрозы не представляли, я пока из числа опасных (но не подозреваемых) исключил. Период восстановления порой мог затянуться едва ль не на весь срок пребывания в лазарете. Вон Грибоедов только-только очки снял, а ногу так до сих пор приволакивает. А ему ведь уже выписываться пора.