- Люли-люли, пели пули, - декламировал боец Бондаренко. - Баю-баюшки-баю, падай, бля, а то убью.
Сам он, отнюдь не прячась от пуль, подошел к другому покойному. Это тело еще теплилось.
- Вот черт! - выругался боец. Очевидно у него еще оставались надежды на собственный летальный исход.
Я слышал его отчетливо. Вероятно, слух был того же нового свойства, что и глаза.
Судя по отсутствию амуниции, убитым оказался майор Моравский. Это уже вдвое превышало запланированные потери.
С этой высоты выяснилось, что в тылу оставался всего один снайпер-монах, а диспозиция такова. Клим и четверо челомутов засели в кирпичных развалинах и редко, но вовсе не метко постреливали. А Вазелин, вместо того, чтоб сменить позицию и затаиться в овражке, шел прямо на Бондаренко, ища себе легкую смерть. Винтовки при нем не было. Зато был на голове венок из стеблей крапивы, символизируя тернии.
- Солдат, смирно! - орал он. - Отдать честь! Вольно!
Бондаренко, очень рассерженный - за то, что тот ему трип сорвал - выпустил в него весь магазин, длинной очередью перебив ему ноги. И пока тот в болевом шоке корчился и кричал, подошел и скрутил его.
Диспетчер требовал доложить обстановку. Чмо из своей засады делились издевательскими замечаниями. Бойцы молчали. Бондаренко ругался. Вазелин от боли рычал и ругался тож, пока Бондаренко не сорвал с него коммуникатор.
Во время преследования мне так и не удалось войти в визуальный контакт с челомутами. И только сейчас, паря в эмпиреях, я их мог рассмотреть внимательно. Эти четверо, видимо, здорово провинились перед законом. Наказание безобразием было суровым и соответствовало опущению третьей степени. Прежде всего это касалось лиц: они были уродливы, словно карнавальные маски. И разумеется, никак не отражали их индивидуальностей или хотя бы прозвищ. Поэтому, кто из них был Ветрогон, кто Муму, Стальной или Попаданец (который, кстати, так и не подал голос - возможно, речи намеренно был лишен), для меня так и осталось невыясненным. Я их мог идентифицировать только по голосам и манере высказываться. Их тела, разумеется, были скрыты одеждой, но не из стыдливости - они не только не стеснялись своих уродств, но и друг перед другом ими кичились. Считалось, чем сильней чмо изуродован, тем больше он натворил и соответственно, тем этот мачо круче. Среди генженеров попадались творцы с поистине изуверской фантазией, и бывало, давали волю воображению, ставя в тупик само мироздание, изумляя биологов и богов. Впрочем, наши были еще ничего. Хоть и третьей степени.
Они повылезли из укрытий, кривлялись и приплясывали на кирпичных развалинах. Потрясали оружием, дразнили бойцов и постреливали в их сторону.
- Присоединяйтесь! Мы тут припухаем без вас! - орали они, но бойцы хранили молчание, словно вся эта чертовщина и чегеварщина их не касалась.
Только Клим не принимал участия в этих бесчинствах.
- Как там фра Вазелин? - всё беспокоился он.
- Повязали, - ответил ему, наконец, кто-то из наших.
- Слышал, что повязали. Очень мучается?
- Будет жить и отвечать за содеянное.
- Сволочи. Я бы таких вешал на желтых шнурках, - сказал Клим без особых эмоций. - Стреляй, пёс правосудия, все равно живым не получишь. Считай, что я заявление тебе подал. Прошу уволить меня по собственному желанию, а тело предать земле.
- Сейчас, лопату настрою...
- Боюсь, что по истечении сейчас наступит потом, и в этом потом нас больше не будет.
- Сэкономлю боекомплект.
Поле боя не исчезло совсем, но что там происходило, перестало меня интересовать, и может быть, вследствие этого стало выглядеть более тускло.
Реальность пропадала и возникала вновь, мир исчезал и появлялся, но с каждым разом всё менее насыщенный красками, все с меньшей отчетливостью очертаний. Эти схлопывания-сворачивания - я был наслышан - нередко сопровождали процесс перехода. Мир "хлопает", говорят лазари, перед тем как, поблекший, окончательно расплывется, размажется по горизонту иной среды или провалиться в тартарары. Так хлопает глазами уставший за день разум в попытках удержать утомленным зрением последний клочок реальности, перед тем как забыться сном.