Периоды апатии сменялись периодами возбуждения. В такие минуты - а если оно длилось часы, то часы - я тренировал тело, вспоминал-прививал боевые навыки.
Вообще-то перепады настроения характерны для большинства лузеров. Только совсем убитый не выходит из состояния экзистенциальной комы. Но и такого относительно легкого психического недомогания, в коем я тогда пребывал, я и врагу не пожелаю. Наслоение настроений того периода - апатия, эйфория, снова апатия - несомненно присутствует и в моей нынешней конфигурации. Возможно, что от рецидивов мне не избавиться уже никогда.
Помню, было тогда у меня несколько заклинаний, оберегов и недобрых примет. Например, ложась под самое утро спать, надо было перекрестить каждое окно трижды. При этом
мысленно произнести: "Отсель грозить мы будем шведу //Отсель нам ветры будут дуть".
Строка со шведами варьировалась в своей глагольной части: грустить, пенять. Вторая оставалась неизменной. Что за ветры я на себя скликал, не знаю. Шведы же, вероятно, порой подменяли чертей.
Иногда накатывали приступы сверхподозрительности, заставлявшей меня истолковывать чужое, даже самое невинное, поведение как недобрый замысел против меня. И я мобилизовал всю свою собранность, чтобы в случае внезапной агрессии мгновенно уйти от удара или выставить блок и свалить злодея ответным ударом.
Я старался держаться подальше о новых лиц, а к старожилам - поближе. Из тех, кого я прежде хорошо знал, на моем этаже проживали Гарин, Манилов, и Полевой. Гарин - его еще не укусила собака - отличался наибольшей общительностью.
Очень скоро он мне уже излагал - почти слово в слово - свою знаменитую версию о нарушителях.
- Возможно, и ваш где-то рядом присутствует. Только вы его пока не видите.
Я скорбно молчал, полагая, что теперь-то уж знаю о нарушителях несравненно больше.
- А он вас зовет, машет, за рукав теребит, готов пойти на контакт. Этой собаке не по себе, - покосился он между прочим на простецкого вида пса, товарища моих ночных бдений.
Пес щелкнул зубами и поскулил. Не только прислушивается к нам, но и принюхивается, и уж не разнюхал ли кое-что? Собаки, благодаря обонянию (и может быть, чему-то еще) знают о нас такое, что неведомо нам самим. А вдруг, осенило меня, он в Карпенке признал Торопецкого? Меня чуть холодный пот не прошиб от вероятности такого разоблачения.
- Вы впервые на воскресении? - спросил в этот момент Гарин.
Пес навострил ухо. Я вынужден был сказать, что нет.
Черты лица моего собеседника Гарина мне вдруг сделались отвратительны. Да и весь мир как-то померк от внезапной смены моего психологического состояния. Я вернулся к себе.
В корпусе-два "стариков" было тоже с полсотни. Ни с кем из них в прошлую рекреацию я не удосужился познакомиться. Только Лаптева и Назимова я немного знал по их участию в футбольном матче. Да косоглазого Грибоедова, вечно замкнутого на свой планшет. Впрочем, коррекционные очки он через пару дней снял и читал с планшета уже двумя глазами.
К старикам, повторяю, я старался держаться поближе. Однако долго ль они могли, сами того не подозревая, меня оберегать? Ежедневно то один, то другой прощались и покидали лазарет.
Кстати, Гарин как-то сказал:
- У нас так повелось - добрая традиция, можно сказать - перед выпиской заходить, прощаться. На моей памяти - а я здесь уже тридцать четвертый день - только двое на нее наплевали. Смылись за день до парома, тайком. Где они теперь, эти Моравский и Торопецкий?
- Вероятно, подвернулась оказия, они и воспользовались, - предположил я.
- Возможно, возможно, - не секунду задумался Гарин. - Да ну их, оба они какие-то... моравские братья. Как близнецы.
Странно. Я считал, что ничего общего, кроме службы, у меня с Каспаром нет.
- Как старший товарищ, стареющий, можно сказать, дам вам совет: держитесь от подобных типов подальше.
Я поинтересовался, чем вызвана столь негативная оценка.
- Это ж депо... - только и произнес он.
Как ни был Гарин слеп к окружающим, от него не укрылись мои настроения.
- Вам надо больше двигаться, состязаться, с нами бывать. Вялый вы какой-то. Понимаю, скучно: порцион, моцион, опять порцион. Настраивайте настроение по мне.
Или:
- Вам надо успокоиться. Уж очень возбуждены.
Будь он внимательней, он бы сразу во мне потерянного разглядел.
Сам я разговаривал мало. Мне в ту пору с трудом приходилось находить слова.
К концу третьего дня моего пребывания вне изолятора я вычислил в своем корпусе всех новичков, просто перебрав все лица в столовой и отбросив тех, что были знакомы по предыдущему воскрешению. Их оказалось более двадцати. Определить тех, кого поселили во втором корпусе, было сложнее, но я справился. Теперь ночами у меня работа была: припоминать лицо и ник того или иного новичка и анализировать на предмет причастности Каспару.