Завершить обзор советской историографии мы хотели бы диссертационным исследованием К.П. Краковского, посвященного судебной реформе в Земле войска Донского105. Несмотря на то что кандидатская диссертация К.П. Краковского является юридической по профилю, в ней впервые разбирается деятельность донского кодификационного комитета в начале 1860-х годов по подготовке проекта судебной реформы на Дону. Специфика фактологического материала, привлекаемого К.П. Краковским, хотя и ограничивает возможности его использования при стандартном подходе к историописанию, но в то же время обязывает современных историков непременно ссылаться на данную диссертацию при изучении преобразовательного процесса 1860—1870-х годов в Донском крае.
Эмигрантская историография о проблеме влияния Великих реформ на казачьи войска России если и упоминает, то весьма кратко, в основном пересказывая сведения, добытые еще в дореволюционный период. В произведениях, написанных за рубежом самими казаками, к сожалению, не встречаются не только новые источники (что вполне объяснимо), но и какой-либо иной ракурс во взгляде на взаимоотношения власти и казачества в 1860—1870-х годах. Тем не менее мы хотели бы отдельно выделить произведения таких эмигрантских историков, как Н.Н. Головин и А.А. Керсновский, специализирующихся на истории русской армии и которые рассматривали казачью тематику в контексте военной истории. Так, Н.Н. Головин при описании правительственной политики в отношении казачьих войск в 1860– 1870-х годах свел ее содержание к проблеме перехода казачества к военной системе, организованной на основе «Положения о военной службе Донского войска» и «Устава о воинской повинности Войска Донского» 1874 и 1875 годов соответственно. В интерпретации Н.Н. Головина эти документы получили название «Казачьи уставы». Он считал, что «уставы» «предъявляли к населению большие требования, нежели „общий Устав“ (имеется в виду общеимперский «Устав о воинской повинности» 1874 года. – Авт.)». В то же время и «Положение», и «Устав» оказались, по его мнению, вполне «приспособленными к быту и историческим традициям казачества»106. Утверждение же Н.Н. Головина о «сходстве между казачьими уставами и германскими законоположениями об обязательной воинской службе» вообще является уникальным в историографии. Данное сходство он увидел в «чрезвычайно внимательном распределении тягот военной службы по возрастным слоям», указав даже на совпадение числа таких возрастов. Казалось бы, после такого наблюдения Н.Н. Головин должен был поставить вопрос о причинах такого явления, однако он ограничился только констатацией отсутствия «какого-либо взаимного заимствования»107. Вопрос у Н.Н. Головина возник лишь по поводу не использования «казачьего опыта в общем уставе, раз на всю империю распространялась идея всеобщей воинской повинности». Ответ на него он нашел в противопоставлении «глубокой демократичности» традиций и «общественных навыков» казаков с остальной Россией, делающей только «первые шаги по этому пути», отменив крепостное право. В связи с этим «сотрудникам» Александра II было трудно «отрешиться от влияния устарелых идей», в том числе рекрутского Устава 1831 года, который оказался «ближе для составителей Устава о воинской повинности 1874 года, чем опыт общеобязательной службы казаков»108. Последнее мнение Н.Н. Головина вряд ли соответствует фактам, но вполне согласуется с определенной линией в историографии по идеализации казачьего наследия.
А.А. Керсновский писал о «большом внимании» Военного министерства, проявленном по отношению к казачьим войскам в 1860—1870-х годах. По мнению историка, роль казачества в армии «после сокращения вдвое регулярной кавалерии вообще сильно повысилась». А.А. Керсновский упоминает о мерах по подготовке офицерского состава и повышению тактического уровня казачьих частей. Предполагалось, что этого можно было достичь «путем соединения регулярных и казачьих полков в одной дивизии». А.А. Керсоновский утверждал, что казаки встретили такую реформу с недовольством, «считая, что их поместили „на задворках русской конницы“ (их полки были четвертыми в дивизии)»109.