– Попомните вы меня еще. И исчез.
Испугался Иванушка, а еще пуще его Аленушка.
Успокаивает их казак.
– Я так и мозголовил, – говорит, – что не отпустит нас запросто так лукавый.
Поехали они дальше. Завела их дорога в лес, в чащобу непроходимую. Слышат они, кричит кто-то, плачется:
– Помогите, миряне! Помогите!
– Давай поможем, – просит Аленушка, – ведь стонет человек!
– До чего жалко, – говорит Иванушка. Упрямится казак, неспросту все это.
Наседают на него брат с сестрой: не к лицу это, человека в беде бросать.
– Погодьте, – говорит Завьял, – сейчас я этого бедолагу определю.
И пистоль достал. Как только крик раздался, он в ту сторону и стрельнул. Хохот раздался страшенный, вой – мороз по коже.
– И тут он, подлый, издевку творит, – говорит Завьял.
И… расступился лес. А вдали степь завиднелася. Вся лазоревая, в цветах перед ними разлеглася.
Едут они дальше. Степью любуются. Слышат, вдали колокольчики зазвенели, бубенцы; кто-то запеснячил, гармоника заиграла. Никак свадебный поезд им навстречу едет.
– Ну, кончились страсти, – говорит казак, – счас потешемся песней звонкой.
Повеселели Иванушка с Аленушкой, вздохнули облегченно.
Топот конский все ближе, ближе, а никого не видать. Вдруг вихрь по дороге заклубился, столбом завился. Вот-вот на них налетит. Не растерялся казак, метнул копье и в самую середину вихря угодил. Завопил кто-то. Вихорь змеей в землю ушел. Застонала матушка, задрожала.
Слез с коня Завьял. Взял копье, а у него весь наконечник ржавчиной покрылся, как кровяными каплями. Присел казак на землю. К нему Аленушка с Иванушкой приступились.
– Ну, все, кончен бал, – говорит Завьял, – кажись, отстал от нас нечистый.
Тут дождь заморосил, тихий да теплый.
– Добрая примета, – говорит Аленушка.
– К счастью, – подтвердил Иванушка.
Глянул Завьял на Аленушку: отошла девка за дорогу, телом округлилась, на лице румянец, глаза блескучие, но ни слова, ни полслова не обронил.
Доехали они до хаты Завьяла. А там их мать с отцом встречают. Поклонился казак родителям в ноги. Расцеловались они.
– А это, – говорит Завьял, – родня наша теперича будет, нареченная.
Приветили родители Аленушку с Иванушкой, в хату ввели. Народ тут сбежался. И пошли обнимания да целования, поздравления с благополучным прибытием, тары-бары-растабары, то о том, то о другом. А потом за стол сели и по свычаю чарочка загуляла. Выпили маленькую толику. Спрашивают Завьяла:
– Девку-то с похода взял или убегом?
Улыбается казак:
– Где взял, там уж нет.
– На свадьбу-то когда приглашения дожидаться?
– Да у нас начистоту дело, – отвечает Завъял с неохотцей.
Потупилась Аленушка, раскраснелась. Вона беседа какой оборот принимает.
Говорит отец с досадой.
– Ты что ж, сгоряча это дело произвел, навей ветер, что называется?
Отмалчивается Завъял, тока желваки играют. Тут мать встряла в разговор. Обидно ей за свое дитятко. Спрашивает Аленушку:
– А ты что ж молчишь? Заколодило тебя, штоль? Люб ли тебе мой сын?
А тот грудь колесом выпятил. Во взоре благосклонность. И смех, и грех.
– Люб, – отвечает.
А тут Иванушка решил сестре подмогнуть.
– Люб, – кричит, – еще как люб! И совсем Аленушку в смущение ввел. Смеются гости: смотри какой боевой, добрым казаком вырастет.
– А ты что сидишь, хвост занес? – спрашивает отец Завьяла. – Ишь гордый какой! Слова клещами не вытащишь.
– И она мне по душе, что тут бестолочь толочь, – отвечает казак и усом Иванушке подмигнул: мол, заставили, сестрицу-то.
– Ну тогда, – говорит отец, – дай вам Бог слышанное видеть и желанное получить.
Заиграли тут песню и праздник запраздничали.
Суженая
Вот один казак уже действительную отслужил, а все неженатым был. Эта ему девка не так, а та – не эта. Раз его отец здорово осерчал и говорит:
– Евлоха (а его Евлохой именовали), или зараз женишься, или я тебя вовсе не женю.
В ответ Евлоха тока плечами пожал.
Мать у печки расстроенная стоит, опять махотку разбила. Руки-то уже не те стали, ухват не держат.
– Иль не вишь, – говорит отец, – старые мы уже с матерей, в доме помощница нужна. Мать запоном утирается.
– Дюже ты тинегубый. А мне на старости с внучком побаловаться хочется.
Вздохнул казак тяжело. Нету у него к девкам интересу. Сказать бы, что больной какой иль калека, так руки-ноги целы, глянешь на него – молодец молодцом.
В те времена родительское слово было крепкое. Как батяня сказал, так оно и будет: не даст благословения, если с этим делом еще потянуть.
Пошел, Евлоха на посиделки. То на одну девку посмотрит, то на другую. Все они одинаковые, и в каждой свой изъян есть. Не расцветает у казака душа, на них глядючи, не замирает сладко сердце. День ходит на посиделки, другой – никакого толку. Ни одну девку себе не присмотрел.
Помаялся казак еще один день. Наконец не выдержал родительских укоров, оседлал коня, да поехал суженую искать.
А это тогда считалось делом пропащим: если в своей станице девку не облюбовал, в другой – не каждому отдадут.
Вот, значит, едет Евлоха от станицы к станице, да все без толку, ни одна ему девица не глянулась. Видит он как-то, посреди дороги девка стоит. Замухореная нечеса, лохмотами тока-тока срамоту свою прикрыла. Про таких в народе говорят: такая красава, что в окно глянет – конь прянет, во двор выйдет – три дня собаки лают.
– Возьми, – говорит, – меня с собой.
– А кто ты така есть, чтобы я тебя с собой брал? – спрашивает ее Евлоха. А та отвечает. Да так уверенно:
– Я суженая твоя.
Дрогнуло сердце у казака от таких слов, но виду не подал. Рассмеялся.
– Больно прыткая. Ко мне девки клонились – не тебе чета и то ни одна не глянулась.
– Поэтому тебе до сих пор никто не глянулся, – говорит девка, – что я твоя суженая, а ты мой единственный.
«Вот заялдычила, – думает Евлоха, – твердокаменная какая». И спрашивает:
– Почему ты знаешь, что я твой единственный?
– А ты ко мне каждую ночь во сне приходишь.
Повеселел казак.
– Ну, я-то крепко сплю. Сны мне не видятся.
А сам думает: «Не приведи, господи, чтобы такая приснилась».
– Возьми меня, – говорит грязнуха, – не пожалеешь.
– Еще чо! – возмутился казак. – Не возьму, и не проси. Уйди лучше с дороги.
Молчит грязнуха, но с дороги не уходит. Глянул на нее Евлоха еще раз: уж дюже неприглядная. Запротивелось у него в душе, забрезгало.
– Не балуй, – говорит, – уйди!
И хотел казак ее объехать. Да никак! Не идет конь. Встал как вкопанный. Казак его в шенкеля. Да плеточкой. Не идет. Что за наваждение? Подрастерялся Евлоха. В пот его кинуло. И говорит:
– Мне все одно с тобой не по пути.
Повернул коня и пустил его в галоп в обратную сторону. Сколько проскакал, перешел на рысь. В досаде весь. Что за случай такой вышел?
Увидел казак, церковные купола виднеются: знать, станица недалече. «Доеду, – думает, – до станицы, в церкву схожу. И попрошу Господа дать мне встренуть свою суженую».
Доехал. Солнышко блескучее. Погода играет.
Подъехал к храму. С коня слез, на себе порядок навел. Заходит: народу никого. Полумрак в церкви, тока свечи горят. Тихо. Спокойно на душе у казака. Упал Евлоха на колени перед иконами, долго молился. Вдруг слышит за спиной шепоток. Оглянулся: нету никого. А голос-то вроде бы знакомый будет. Никак опять она – та самая замараха. Страсть вошла в казака, заиграла в его душе досада.
Вышел из храма. Ветер тут поднялся. Пылью Евлоху обдал. Солнце тучей заслонилось. Зябко казаку стало, нехорошо.
Вскочил казак на коня и поехал прочь от станицы. Мысли тревожные. Долго так ехал. Очнулся. Вроде смеркаться начало. Надоть где-то на постой останавливаться. Видит, копешка сена стоит. Чем не ночлег? Зарылся в сено, веки смежил. Не идет сон. А тут луна вышла полная. Льет белым светом на всю округу, не дает покоя.