Вот почему, казаки, на белой осине лист всегда трепещется и дрожит, потому что под нею иудами да предателями нечистый их клад зарыт.
СТАНИЦА КОТОВСКАЯ
На шляху между станицами Урюпинской и Михайловской лежит станица Катовская. Нынче ее уже из молодых казаков никто не зовет станицей Катовской, а все больше Котовской величают. Должно, думают, что в их займище коты дикие когда-то жили, а вот вы лучше послушайте, что люди старые про это говорили.
Не коты там в лесу жили, а в этой станице царские воеводы всех катов-резаков поселили. После бунта на Хопре воево¬ды многих казаков мучили и казнили. На Хопер со всех сторон обширной матушки Руси для этого дела всех катов-резаков пособрали. Больно им тут работы спервоначала много было. Года два каты-резаки трудились, потом то ли устали воеводы судить казаков, притомились, то ли уж ни¬кого судить не осталось, воеводы тысячи казаков уже осудили, не стало у катов-резаков работы, а им ведь тоже за¬даром воеводы деньги не дают. Они им от загубленной души платили медные гроши. Сидят каты-резаки без дела, вконец обезденежили: ни есть, ни пить им не на что купить. Пришли к воеводам и слезно плачутся:
– Отправьте нас, воеводы, каждого домой по своим во¬лостям, надоело нам таскаться по гостям.
Прикинули в уме воеводы, что провоз да прокорм катов-резаков им в копеечку въедет – и решили они их всех на казачьей земле новой станицей посадить. Сели станицей все каты-резаки, и стали они тоже донские казаки. Звали их все: казаки катовские – люди дюже они хреновские. Станицу же, где одни каты-резаки жили, спервоначала Каховской величали, а потом уже Котовской начали все ее звать. Лихие дела первых поселенцев этой станицы, катов-резаков, видно, люди позабыли, и все их страшные дела в степи вьюга да метель позамела.
ШАШКА-САМОРУБКА
Жили были в станице казак с своей бабою. Жили они ни бедно и ни богато, а так себе, середка на половине. Были у них три сына. Старшего звали Петром, середнего Николаем и меньшего Ванюшкой. Первые два старших были умными, а меньшой был не так чтоб совсем глупым, а «малость с придурью» у своих отца с матерью и станичников считался. Подросли сыновья, и решил их казак поскорее поженить да от себя отделить. Пусть каждый из них своим домком, своим умом-разумом поживает. Каждый пусть себе добра сколько ему хочется наживает. Осенью, как подубрались они со всеми хлебами, чистое зерно в амбары поссыпали, призвали отец с матерью старшего сына Петра и говорят ему:
– Хотим мы тебя, сын наш старший Петр, женить да от себя отделить, чтобы ты своим умом-разумом пожил, что бы ты сам себе добра нажил.
Поклонился Петр отцу и матери в пояс и говорит им:
– Спасибо вам, батенька, спасибо вам, маменька, что догадались, а то я сам просить вас об этом же думал. Охота мне и самому на воле пожить, первым на станице богатым посевщиком стать, думаю я у заплошавших казаков пай их в залог да в аренду брать.
В мясоед оженили Петра, отгуляли свадьбу. Отделили от себя его отец с матерью, и начал он у заплошавших казаков пай их в залог да в аренду брать, первым на станице богатым посевщиком стал.
Призвали отец с матерью середнего сына Николая и говорят ему:
– Хотим мы тебя, сын наш середний Николай, женить да от себя отделить, чтобы ты своим умом-разумом пожил, чтобы ты сам себе добра нажил.
Поклонился Николай отцу и матери в пояс и говорит им:
– Спасибо вам, батенька, спасибо вам, маменька, что догадались, а то я сам просить вас об этом же думал. Охота мне и самому на воле пожить, думаю я у сирот да у вдов казачьих полпаи ихние в полцены скупать, первым на станице арендатором-перекупщиком стать.
На Красную Горку оженили Николая, отгуляли свадьбу. Отделили от себя его отец с матерью, и начал он у сирот да у вдов казачьих полпаи ихние в полцены скупать да втридорога воронежским арендаторам перепродавать, первым на станице богатым арендатором-перекупщиком стал.
Призвали отец с матерью и самого меньшего своего сы¬на Ванюшку и говорят ему:
– Хотим мы тебя, сын наш, что ни на есть меньшой Ва¬нюшка, как и твоих братьев старшего Петра и середнего Николая, оженить да от себя отделить, чтобы ты своим умом-разумом пожил, чтобы ты сам себе добра всякого нажил.
– Не хочу я, мои родимые, мой батенька, моя маменька, жениться. Рано мне казаку с молодой.женой своим домком, своим умом-разумом жить. Больно мне охота по свету погулять, своего счастья попытать, правду-матушку в глаза всем резать, найти Степана Тимофеевича Разина заветную шашку-саморубку и всех злодеев, неправдой живущих и слабых сирот да вдов казачьих обижающих, по правде на¬казать. Отпустите меня на волюшку вольную и жениться меня не невольте…
Осерчал отец, усы крутит, снял со стены нагайку и не один раз ею Ванюшку по спине вытянул, поучил. Мать же потихоньку слезы ронит, уголком листового платка, чтобы казак ее не заметил, глаза утирает. Отец Ванюшку нагайкой охаживает, а он все знай по-прежнему на своем стоит.
– Отпусти, отец, поеду я по свету гулять, свое счастье искать да заветную шашку-саморубку, что Степан Тимофеевич Разин в Кавказских горах схоронил.
Охаживал отец Ванюшку, охаживал, притомился и рукой на него махнул:
– Ничего с дураком, видно, не поделаешь. Дал ему коня и говорит:
– Ну, если не хочешь жениться да с молодой женой своим домком жить, так и быть уж, отпускаю я тебя на все четыре стороны, поезжай, по белу свету погуляй да свое счастье поищи, пошукай.
Обрадовался Ванюшка. Отца с матерью расцеловал, сел на коня и в ковыльные степи поскакал. Как уехал он, так отец о нем и думать забыл, лишь мать нет-нет слезу о нем и уронит.
А Ванюшка наш едет себе ковыльной степью. День едет, два едет, три – никого-то он, ни единой души в степи не встречает. Только на четвертый день едет и видит: высокая-высокая сурчина стоит насыпана, а на той сурчине коршун схватил лапами сурка и дерет, клювом и крыльями по голове его бьет, так что шерсть от него во все стороны летит. Стало жалко Ванюшке сурка, отбил он у коршуна его, от лютой смерти избавил. Поотдохнул сурок малость, на задние лапки поднялся и заговорил человеческим голосом: