Сидор пятак в карман спрятал и по азбуке твердит дальше:
– Веди, глаголь; веди, глаголь. Атаман вздохнул.
– Ты до следующего раза и эти оставь. После я их осилю. Солдат-грамотей перебрал все склады и буквы. Атаман в них ничего не уразумел. Сидор схватил тут азбуку и орет:
– Фита, ижица; фита, ижица! Вертит атаман головой во все стороны.
– Ничего не могу у тебя перенять. -Не можешь!
Сидор за чуб атамана – и давай его плетью пороть. Ревет атаман, что есть мочи, грозится.
– Я тебя, солдат, в острог на хлеб и воду посажу!
А солдат атамана знай свое – охаживает плетью да при¬говаривает:
– Не зря бью тебя, по уговору, учу грамоте, дурь выби¬ваю!
Целый год мучился солдат-грамотей, а атамана так гра¬моте и не выучил. Остался он дурак дураком, хотя носил атаманскую булаву, не по праву, а потому что первый бо¬гач был в станице.
ПОХОРОНЫ КОЗЛА
Казак Григорий Алифанов славился на всю стани¬цу. Богат был. Сам атаман и тот с почтением ему низенько кланялся. И что бы Гришка не вздумал, то всегда все по его бывало. Как-то у него околел козел. Нашла на Гришку блажь, вздумал похоронить его по хри¬стианскому обряду. Ведь, думает он. мой козел не хуже какого-нибудь захудалого голутвенного казака. Пошел к пса¬ломщику и говорит:
– Хочу своего козла, как полагается, по христианскому обряду похоронить.
А тот ему:
– Да разве это возможно. Козел ведь на самого черта по¬хож – рогат, борода клином.
– Ну, так что же! Ты знаешь, он у меня умница был. Ко¬гда умирал, то тебе отказал двадцать пять рублей.
Вздохнул псаломщик.
– Ох, искушение, я и не против бы, да только вот что дьякон и поп скажут.
Гришка пошел к дьякону, а потом к попу. Дьякону ска¬зал, что ему козел отказал пятьдесят, а попу – сто рублей. Те тоже, как и псаломщик, поохали, повздыхали, а потом похоронили козла со всеми почестями – с выносом и коло¬кольным звоном.
Узнал об этом архиерей, разгневался и к себе вызывает попа, дьякона, псаломщика и Гришку. Приехали они к не¬му. Архиерей вышел. Поп, дьякон и псаломщик так на ко¬лени и упали, от страха друг к другу жмутся. А Гришка се¬бе стоит, ухмыляется. Архиерей на него посмотрел строго и прикрикнул:
– Ты что зубы-то скалишь, знаешь, я могу тебя лишить своего благословения и в монастырь отправить на покая¬ние! Посидишь там на одном хлебе да на воде!
А Гришка не робеет.
– Это за что же в монастырь-то? Козел ведь был умница. Он вам, ваше преосвященство, отказал тысячу рублей. И велел мне их отвезти. Вот и денежки-то. – И выложил тут на стол тысячу рублей.
Архиерей после этого сразу же смягчился, по-иному за¬говорил:
– Я вас позвал не за тем, чтобы бранить за похороны козла, а хочу знать, достойно ли и по всем ли правилам христианской церкви было погребено такое умное живот¬ное.
Тут поп, дьякон и псаломщик свой голос подали.
– Ваше преосвященство, мы все, как полагается, справи¬ли.
– Ну, если так, то с Богом поезжайте домой. Вернулся в станицу Гришка, похаживает по улице да се¬бе в бороду посмеивается нахально.
– Я, – говорит он, – денежками могу не то что архиерея, самих святых угодников ублажить. В раю мне всегда най¬дется местечко.
КАК СВЯТЫЕ И АПОСТОЛЫ ПОЕЛИ У ПОПА СМЕТАНУ
При царе Горохе, при царице-матушке Чечевице ни у кого не водилось замков, воры были боль¬шой редкостью. И вот в те-то давние времена в одной станице оказался жадный-прежадный поп. Нанял себе в работники захудалого казачка, такого бедного – ру¬баха одна да портки холщовые. Работать поп его заставлял с раннего утра до позднего вечера, а кормил в день раз, тут все – и завтрак, и обед, и ужин. А харчи – вода да черствый хлеб.
– Мне тебя кормить не для жира, – говорит поп, – и с этого будешь жив, а умрешь – мне беда невелика, другого найму.
И хотя казачок наработается за день до упаду, а ляжет -уснуть никак не может, есть хочется. С боку на бок вороча¬ется и думает: «Хоть чего-нибудь бы мне из съестного».
И вспомнил тут, что в погребе у попа немало наготовле¬но – и молока, и мяса, и сметаны, и сливок. Потихоньку встал и туда. Досыта наелся и – спать. На другой и на тре¬тий день то же самое. Заметил поп и говорит казачку:
– Это не ты ли наведываешься в погреб, не ты ли смета¬ну, сливки, масло и молоко крадешь, а?
Казачок божится, клянется,
– Что ты, батюшка, не я, провалиться мне на этом месте! Поп строго посмотрел и говорит:
– Тогда поменьше спи да побольше карауль. Обязательно вора поймай, не поймаешь, значит, ты обманываешь меня. Сам все – и сметану, и сливки, и масло, и молоко – жрешь.
Казачок почесал затылок, думает: «Ну, ничего, я тебе, поп, устрою потеху».
Весь день он работал, а ночью, как поп уснул, казачок в погреб. Наелся досыта, горшки все перебил, лишь один со сметаной, какой побольше, с собой прихватил и в церковь. Там всем святым и апостолам вымазал кому усы, кому гу¬бы, а Алексею – божьему человеку так всю бороду смета¬ной облил.
Утром поп поднялся, спрашивает:
– Ну, как?
А казачок в ответ:
– Воров-то я, батюшка, выследил.
– Кто же это?
Казачок плечами подергивает.
– Не смею вам сказать.
– Как это так не смеешь? Да я костылем тебя! Казачок нарочно еще немного помолчал, да видит, к не¬му поп подступает, тогда уж сказал:
– Так и быть, скажу. Ночью, как вы приказали, пошел я на караул и вижу, у погреба дверь настежь и народу там полным-полно, все ваши, какие только есть в церкви, угод¬ники и апостолы собрались. Молочко и сливочки попива¬ют, сметану и масло едят да похваливают. Речи между со¬бой ведут.
– Такой благодати, – говорят они, – нет у нас и в раю. Я поближе к ним, не вытерпел и говорю:
– Так-то оно так, да вы, святые отцы, нехорошо делаете, батюшку ведь обижаете. А на меня Алексей, божий чело¬век, как гаркнет:
– Молчи, дурак, авось твой поп не победнеет. Он нашу долю, что нам полагается на свечи и на масло, давно уже себе заграбастал!…
Я было его стал укорять, а он в меня дубинкой как пус¬тит, не попал, только перебил все горшки.
Дальше поп не стал казачка слушать. Схватил костыль, подобрал повыше рясу и в церковь. Прибежал, глядит, а у всех святых и апостолов у кого губы, у кого усы, а у Алек¬сея, божьего человека, так вся борода в сметане. Поп и по¬шел их ругать.
– А, воры, разбойники, что, попались, да я вас!
Рукава засучил и костылем принялся охаживать. На крик и шум казаки сбежались со всей станицы. Глядят и смеются – вот так поп, совсем из ума выжил.
ОДИН ГОЛУТВЕННЫЙ И ДВА ДОМОВИТЫХ КАЗАКА
Пришлось пожить голутвенному казаку Евграфу в работниках у хозяйственных домовитых казаков Феофана и Кузьмы. Целый год, не разгибая спи¬ны, гнул он хрип на хуторе у Феофана. А когда кончился срок, Евграф сказал хозяину:
– Мне бы деньжат! Феофан глаза вытаращил: -Чего?
– Деньжат бы!
– Вон чего ты захотел, а я и не знал. И выгнал тут же работника со двора.
Пошел Евграф в станицу, нанялся там к Кузьме. Прора¬ботал год, а как дошло дело до платы, Кузьма не захотел его слушать. Евграф и худом, и добром просил, ничего не помогает. Пришлось ему и от Кузьмы ни с чем уйти.
Ушел и забыл Евграф о своем хозяине, а Кузьма мучается: беда будет, разбойник он, обокрадет или какую-нибудь отра¬ву сделает, а не то самого убьет. Лучше уж его я прикончу.
Утром чуть свет поднялся Кузьма, отыскал Евграфа, он под плетнем спал, затолкал в мешок, решил: «Утоплю». Потащил к реке. А дорога мимо церкви. В ней как раз служба шла. Кузьма оставил в ограде мешок с работником, а сам зашел помолиться. В это время Феофан ехал на базар, задумал пару коней продать. Поравнялся с церковью и увидел мешок в ограде. Он скорее туда, хотел взять, а Ев-граф ему:
– Не трогай, за мной скоро прилетят ангелы и унесут на небо.