— Ты бы, Тихонович, лучше батьке укорот дал. Кто, как не он, дедов подбивал? Хоть бы книжку, какую детям оставили.
Безвластие в хуторе длилось почти неделю.
Непросто, совсем непросто притиралась Фаина к беспорядочной, колготной и такой однообразной, по её мнению, хуторской жизни. Вопреки всем душевным усилиям, Шагановы оставались ей чуждыми. То ли оттого, что были они — горожанка и исконные землеробы — слишком непохожими, то ли по той причине, что понимали случайность и недолговременность сожительства. В любой час Фаина могла покинуть хутор… И — не могла! Расправа румын с молодой Антониной Лущилиной отрезвила и заставила задержаться в гостеприимной семье. Уже на второй день Фаина обговорила с Лидией и её свекровью условия проживания.
— Ты сама-то как хочешь? — спросила Полина Васильевна. — Квартировать и питаться с нашего стола? Тогда, конечно, за деньги. А ежели как сейчас, навроде гостьи, тогда — другое дело. Будешь пособлять, с нами крутиться… Про оплату и молвить совестно!
— Сидеть сложа руки я не смогу, — подтвердила Фаина.
— Ну, и ладно. Работы по горло… Что не так скажем — не обижайся. Мы люди прямые. За душой не таим. Была дворянкой — становись крестьянкой.
С того и начались Фаинины мытарства! С особым старанием принялась она вместе с Лидией чистить на завтрак картошку. Минуту хуторянка терпеливо молчала, а затем остановила:
— Ты и ножик держать не привыкла. Режешь, а не чистишь. Вот как надо! Пускай нож не рубо, а вскользь. — С лезвия соскользнул на глинобитный пол летницы длинный розовый завиток. — Картошка молодая, шкуринка тонкая. Понятно?
Как учили, сосредоточась, стала Фаина двигать ножом и… порезала палец. На другой день доверили ей прополоть помидорную делянку. Глянула Полина Васильевна — и закачала головой. Вместе с осотом вянули под солнцем стебли, усыпанные бурелыми шариками.
Настал черёд копки картофеля. На огород вышли пораньше, чтобы управиться до жары. Вонзая лопату под бугорки земли с пожухлыми бодыльями, Степан Тихонович вывернул первый ряд кустов. Пятясь, взялся за следующий. Лидия расставила вёдра.
— Бери два крайних куста. А эти четыре — мои. Едовую бросай в цибарку, а мелочевку и изъеденную — в ведёрко. Выбирай поглубже!
Натянув холщовую рукавицу на пораненную руку, начала Фаина с задором. Но довольно скоро он иссяк. Кусты попадались разные: и с крупными картошинами, и величиной с горох, которые приходилось не выбирать, а буквально выклёвывать двумя пальцами. Не работа, а каторга!.. Время тянется неимоверно медленно. Из головы выветрились все мысли, раздражение от нудной и однообразной работы нарастает. А Лидия, напевая, обшаривает ямки, безошибочно бросает картошку по вёдрам да ещё успевает помогать напарнице. Размеренно вершит своё дело Степан Тихонович, изредка поплёвывая на ладони. Уже и солнце распалилось. На огороде пыльно. Чувствуется запах молодой картофельной кожуры и горячей земли. Скука невообразимая, глухая. Ох, скорее бы докопать! С жалостью подумала Фаина о хуторянах, вынужденных всю жизнь ковыряться в земле, возиться со скотиной, чистить навоз… Что они видели и знают? Наверное, ни разу не отдыхали на море, не бывали в театре. Верят в домового… Её близорукий взгляд, скользнувший по двору, остановился на двух крестах. Они синели за домом, между кустами вишенника. Чётко обозначились боками и крашеные гробнички.
— Что это? — встревоженно спросила Фаина. — Там, за домом.
Лидия подняла голову, неторопливо ответила:
— Яшины братишки похоронены. В голод поумирали.
— А почему не на кладбище?
Степан Тихонович с чрезмерным усилием двинул лопатой, разбрасывая по междурядью клубни, и пояснил:
— Хоронить было некому.
Усталую дремотность как рукой сняло! Фаина заработала быстрей, внутренне подобравшись и коря себя за то, что думала о Шагановых несколько минут назад…
Перед вечером Лидия с Фаиной отправились снимать сливы. Крупные, красновато-янтарные плоды, маячившие на ветках, гнули их до земли.
— Какие сладкие! Я таких слив даже не пробовала, — воскликнула Фаина. — Слушай, а ты не хотела бы жить в городе? Поступила бы на фабрику. Или в техникум.