— Владимир Константинович, ты судишь о Восточном фронте, как врангелевский ротмистр. Со стороны, — заключил Павел. — А мы с Лучниковым — люди, напрямую связанные с нынешней войной. Я служу в Пражском бюро, он — при рейхсминистерстве…
— Которое возглавляет Розенберг, — с издёвкой досказал Силаев.
— Пусть так. Но иронии не принимаю. То, о чём мы мечтали в начале двадцатых, теперь становится реальностью. Казачьи полки готовы к походу против Советов! На Родину! Извини, но твой скепсис нелеп. Ты похож на ворчливого зрителя.
— И в отличие от других, не желаю участвовать в трагедийном фарсе, — поморщился Силаев и поднял рюмку: — За здоровье очаровательной хозяйки!
Офицеры встали. Выпили. Шумно сели. Татьяна одолела полный фужер белого французского вина и повеселела. Но сеточка морщин в подглазьях подсказала, что эта красивая брюнетка вовсе не молода, как подумалось Павлу в первые минуты. Что-то порочное мелькнуло в распахе пухлых губ.
— У вас есть дети? — невзначай поинтересовался гость.
— Моя дочь у мамы в Бордо, — проронила хозяйка, интонацией давая понять, что говорить об этом нежелательно.
— В Бордо? Я хорошо знаю этот город…
— Кстати, сейчас там Деникин, — с пренебрежением напомнил Лучников. — Совершенно устранился от борьбы с Советами. У-ди-ви-тельная метаморфоза! Нынче он мемуарист, историк. А прямо говоря — трус. Читал его «Очерки». Расплывчато, рыхло и слезоточиво. Как будто писал не боевой генерал, а Фомка-летописец.
— Зачем же так? — блеснул глазами Силаев и с видимым усилием сдержал себя. — Написано объективно и прекрасным языком. Впрочем, ему далеко до писательских лавров атамана Краснова. Слышал, что даже Бунин хвалил роман «С нами Бог». Так вот, не гневите Бога. Деникину в этом году семьдесят. И как знать, может, он окажется пророком. Сначала Красная Армия разгромит Гитлера, а затем свергнет большевиков. И вполне вероятно, что вы как раз и подрубите сук, на котором сидите…
— Не предполагал, ротмистр, что мы так разойдёмся во взглядах, — бросил Павел с откровенным недружелюбием. — Лозунг Деникина «Я борюсь с большевиками, а не с Россией» ничего не дал. Как гутарят у нас, на Дону, лих жеребец, да хил удалец. Более того, это как бы оправдывает бездеятельность. Деникин и с большевиками, в сущности, примирился… А мы повторяем слова Петра Николаевича Краснова: «Хоть с чёртом, но против большевиков!»
— С чёртом? Чудесно! Дальше уж катиться некуда, — захохотал Силаев. — Зачем же в церковь ходите?
— Пожалуйста, без шуточек, — нахмурился Павел. — После того, что перенесли мы на чужбине, сам дьявол покажется младенцем.
— А возьми генералов, — поддержал Лучников. — Шкуро занимался маклерством, был подрядчиком на строительстве. Семён Краснов — это трудно вообразить, боевой полковник — работал таксистом и разводил кур. Князь Гирей выступал на арене с джигитовкой…
— Исторический экскурс здесь неуместен, — сказал Силаев с расстановкой. — Но всегда, всегда лобызания и «братания» с Германией дорого обходились России. Достаточно припомнить объятия солдатской черни с «дойчен абрайтер» накануне большевистского переворота, когда развалился весь фронт! И вообще, господа… Нужно честно признать, что прежней России нет. Нет, во-первых, потому, что народ стал за четверть века другим. Новое поколение воспитано в духе вражды к нам, оказавшимся на чужбине. У него иное мировоззрение, иные духовные ценности. А мы, как бы ни хотели, насильно милыми не станем. Большевистская зараза выела в людских душах сердцевину — веру в бога, чувство русского достоинства. Я это понял ещё тогда, в гражданскую. Народ, который почитал как богоносный, предстал хамским сбродом, легко поддавшись агитации «товарищей». Наша карта бита. И всё же… Последний русский хамлет, лапотник мне родней, чем лощёный фюрер.
— Поосторожней, ротмистр, — дёрнулся Павел. — Я ведь тоже из «хамов»! И вот так — по горло — наслушался подобной демагогии. Странно… Так естественно мыслить жиду-демократу, а не русскому офицеру! Я и тысячи других в пекло полезем… Без болтовни и философии! Пока я знаю, что в Казакии правят большевики, я не смирюсь. А ты… И когда же ты стал таким «розовеньким»?
— Придержи коня, голубчик, — живо обратился к Павлу хозяин, заметив, как резко обозначился синюшный рубец на побледневшем лице ротмистра. — Не время ссориться, братцы мои.
— Главное — не место, — кивнул Силаев и вдруг сорвался, выкрикнул: — Если бы я знал, что против меня воюет свора комиссаров, то я давно бы уже был на фронте! Слово чести! Но в Красной Армии большевиков негусто. Что же мне, кричать из окопа? Спрашивать: ты большевик или нет? А потом стрелять?!