— Петер, нам нельзя попадаться в плен к боевикам, — крикнул Захар, он был единственным, кто успел вжаться в угол салона, руки и ноги у него были свободными. — Петро, разве ты забыл, как по телевизору показывали про зверства чеченских боевиков?
Какое-то время стояла тишина, почудилось, что сестры с госпожой Трепоф тоже были убиты. Но вскоре из кучи тел показалась голова с выпученными глазами, а затем троюродный брат попытался расправить свои плечи, не столь узкие.
— Что ты сказал, Захарка? — спросил он, выпутываясь из женской одежды, накрывшей его. Он повторил. — О чем-то ты хотел меня предупредить, братука?
— О том, что плен может дорого нам обойтись, — откликнулся тот, нашаривая автомат шофера, завалившийся между сидениями. Петер назвал Захара как-то необычно, но рассуждать на эту тему было некогда. Калашников показался тяжелым, не таким, как французские скорострельные пистолеты-автоматы или американские карабины. Захар подцепил указательным пальцем затвор и потянул его на себя, загоняя патрон в ствол. Затем большим пальцем сдвинул предохранитель с места и добавил. — Посмотри в сумке у полковника, Петрашка, может, у него есть еще какое-нибудь оружие?
— А где сам наш провожатый? — завертел головой Петер. — Мы что, наехали на мину?
— Хуже… — хотел было разозлиться Захар. И не успел.
Полковник, лежавший на земле без движения, вдруг забрал пистолет в левую руку и сделал пару выстрелов прямо перед собой. Он целился в кого-то невидимого, того, который прятался в зарослях камыша. Он даже сумел приподняться и нажать на курок еще несколько раз, после чего голова его снова упала щекой на траву. Оттуда, куда он стрелял, раздался хриплый мужской смех с оттенками презрения в нем:
— Что, товарищ полковник, патроны закончились?
Второй голос, такой же холодный и с таким же странноватым акцентом, как бы вакающим, насмешливо добавил:
— Последнюю пулю офицер российских войск обязан приберечь для себя. Так завещал великий Сталин всем командирам непобедимой русской армии. Или расстрел без суда и следствия.
— Что одно и то же, — радостно сообщил еще кто-то из боевиков. А что это были они, сомнений уже ни у кого из оставшихся в живых не вызывало. — Короче, что в лоб, что по лбу.
Новый приступ хохота потряс воздух над камышовым сухостоем. Полковник глухо охнул, видимо раны, полученные им от взрыва мины, оказались серьезными. Он передернул затвор и опять нажал на курок, но в этот раз выстрела не последовало, а лишь раздался сухой щелчок. Это обстоятельство спровоцировало очередное веселье у мужчин, находящихся в зарослях. Они поговорили на своем языке, после чего шквал свинцовых пуль впился в корпус «уазика», пробивая его насквозь и лохматя обшивку передних сидений из кожзаменителя. И если бы не железные спинки, то пули изрешетили бы всех пассажиров, прячущихся за ними. Молодые женщины поджали под себя ноги, они продолжали упираться лбами в спинки, ни одна из них не издала ни единого звука. Захарка поначалу тоже втянул голову в плечи, но когда пальба закончилась, он вскинул автомат и направил ствол в то место, откуда стреляли. Нажать на курок он не успел, Петер перехватил оружие за деревянное цевье под ствольной коробкой и рванул его на себя:
— Спокойно, братука, их много, а у нас всего один автомат, — со свистом прошипел он. — Дай сюда эту игрушку, я спрячу ее за сидением.
— Ты что, Петрашка! — вскинулся было Захар. — Они постреляют нас как куропаток.
— Мы еще посмотрим, кто кого возьмет, — ощерился зверем Петер. Лицо его исказилось от едва сдерживаемой внутренней ярости, словно он вспомнил все преступления, совершенные горцами против казачьего рода, к которому он принадлежал. Впрочем, такие же чувства испытывал и сам Захар. А Петер тем временем указал глазами на женщин, продолжавших вжиматься друг в друга. — Надо подумать о них, братука, о сестрах Аннушке и Софьюшке с мадемуазель Трепоф. Если мы окажем сопротивление, абреки не оставят живыми никого, а над женщинами еще поиздеваются.
Захар разжал пальцы, доводы, приведенные троюродным братом, показались убедительными. К тому же было неизвестно, сколько патронов находилось в магазине и есть ли еще запасные. Они не догадались в первые минуты после взрыва порыться в армейских сумках, принадлежащих водителю и полковнику, а теперь это было уже ни к чему. События стали развиваться по независящим от них обстоятельствам. После шквального огня наступило затишье, затем в чутком вечернем воздухе раздались легкие похрустывания сухих веток. Они приближались, заставляя мышцы тела невольно сокращаться. Краем глаза Захар заметил, как бородатый боевик с черным беретом на голове, одетый в черные же одежды, подошел к полковнику и носком тяжелого ботинка откинул ему подбородок назад. Сплюнув офицеру на лицо, он вытащил кинжал и ударил им поперек его горла. Из широкой раны ключом забила кровь, она смочила воротник на гимнастерке с золотыми погонами и ручьем побежала на траву. Командир комендантской части дернул пару раз ногами и вытянулся в струнку, подобрав округлый живот. Чеченец вытер кинжал о рукав военной формы офицера, засунул его за поясной ремень на брюках. Захар, наблюдавший за этой картиной, вильнул глазами под сидение, куда Петер спрятал автомат. Из кузова машины было бы удобно изрешетить пулями это дикое существо, лишившее человека жизни первобытным приемом, скулы невольно свело от очередного приступа ненависти. Страха не было, преобладала только эта ненависть, смешанная с яростью к извергу. Но мысль, что зверь появился здесь не один и что за его спиной целая стая таких-же чудовищ, принудила взять себя в руки. Захар с облегчением подумал о том, что женщины не видели этого изуверства, иначе пространство вокруг огласили бы вопли, от которых душа порвалась бы на лоскуты. Они продолжали цепляться друг за друга, представляя из себя единый комок из тесно сплетенных тел. Захар встретился взглядом с Петером, в зрачках троюродного брата ворочалось то же самое чувство, испепелявшее его изнутри. Он скрипел зубами, на шее у него выступили жилы, но он жестко контролировал ситуацию: