В глазах Анны всегда жила печаль. Даже тогда, когда она пела песни над люлькой сына или рассказывала ему сказки…
— А где наш батько? — спрашивал Василий. — Он приедет к нам?
Анна гладила сына по голове: да, конечно, отец обязательно приедет, а сама украдкой вытирала кончиком платка слезу.
Уж не потому ли она так часто бегала к тыну глядеть на дорогу? Наверное, и сама ждала, что вот-вот к их дому прискачет тот, кого ждут здесь уже много лет…
После обеда, в самую жару, подоив корову и опустив в колодец кринку с молоком, Анна шла к тыну и, глядя вдаль, стояла там долго, неподвижно сложив на груди руки и по-старушечьи что-то нашептывая. Но однажды она с криком ринулась к дому, схватила Василия и вместе с ним бросилась к вырытому на огороде погребу:
— Татары!
Это был один из небольших татарских отрядов, которые, пользуясь смутой и неразберихой, царящей в королевстве Польском, время от времени появлялись на Правобережной Украине.
Татары пробыли в Залужном два дня. И вели себя на редкость вежливо: спалили всего две хаты на окраине и побили человек пять мужчин, пытавшихся оказать сопротивление. Но что было совершенно неожиданным, так это то, что они почему-то зарубили попа и стали постоем у церкви. Обычно церквей и священников они старались не трогать. Возможно, залужский поп оказался храбрецом и наговорил татарам дерзостей. Этого никто так никогда и не узнал.
Ночью татары жгли вокруг церкви костры, жарили на огне конину. А утром один из них зарубил на майдане девочку, шедшею в церковь поставить свечу. Василий с матерью уже в ту пору выбрались из погреба и сидели в саду под вишнями, дожидаясь, когда страшные гости уберутся наконец из села.
— Ой! — закричала вдруг мать. — Ой, неужели дитя убьют?
Конник гнался по площади за девочкой.
— Так она ж сиротка! — еще раз крикнула мать.
Затем она схватила Василия, повернула его спиной к площади и прижала к себе…
Через день, когда татары уже умчали, а девчонку похоронили, мать застала Василия за странным занятием. Он бегал по саду, а затем вдруг падал в бурьян и некоторое время лежал неподвижно. Но вскоре снова поднимался, бежал и падал.
— Сынку, что с тобой?
Василий молчал.
— Что это ты бегаешь и падаешь? Может, заболел?
— Нет, я здоров.
— Для чего ж ты на землю кидаешься?
Вечером, ложась спать, Василий позвал мать. Он признался ей, что он хотел понять, что чувствовала девочка, когда за ней гнался татарин, как видела она землю в последнюю секунду жизни. И вдруг заплакал.
Мать долго гладила сына по голове и тоже плакала. О чем думала она тогда? О своем отце, ушедшем воевать? О том, что и сын когда-нибудь пойдет вслед за дедом?..
Но Василий не ушел на Сечь. Не стал и пахарем. В десять лет он уже читал и писал. В семнадцать — уехал во Львов, где год был библиотекарем у шляхтича Лянскоронского, а затем жил, перебиваясь случайными заработками в типографии, куда его приглашали «искать ошибки в книгах». Василий моментально находил опечатки в только что набранных и оттиснутых страницах.
Вот и вся его биография. Пока что короткая. Да ведь и лет ему немного…
Об этом почти до утра и писал панне Марии письмо Василий. Не только тогда, с загубленной татарами сироткой, но и позднее он часто старался почувствовать, понять, каково тем, кому холодно, больно, страшно…
Но письмо не дошло до адресата. Утром Василий перечитал его и изорвал.
Сумка почтового курьера
Человек мчал лесной дорогой, прижав к боку большую кожаную сумку. При пистолетах и сабле, с тонким панцирем под камзолом, он пришпоривал коня, опасно осаживал его на поворотах и надеялся еще засветло добраться до постоялого двора.
Чувство тревоги никогда не покидало этого человека. Вот уже десять лет служил он почтовым курьером, и все десять лет только и успевал, что переседлывать коней и, отправляясь в путь, тщательно заряжать пистолеты. У него не было врагов или недоброжелателей. Вообще человек этот был тих и незлобив. Но он служил почтовым курьером — нелегкая и опасная работа. Курьеров грабили, на них нападали. Очень часто курьеры исчезали бесследно.