Выбрать главу

— Самому себе! — произнес гетман и испугался звука собственного голоса: думать вслух — опасная и неудобная привычка. — Свят, свят, свят, спаси меня от напастей и врагов!

Но тут опять заныли левая нога и затылок. Тело мстило Мазепе за то, что он время от времени забывал о нем. Гетман поднялся, кряхтя сел на лежаке, позвонил в колокольчик, выпил еще отвару, затем молока с хлебом и велел звать художника и поэта. Они пришли. Тихие, вежливые, внимательные.

— Холст у тебя германский? — спросил вместо приветствия гетман у Фаддея.

— Голландский.

— Это хорошо. У них холсты самые лучшие. А краски?

— Тоже голландские. Но растираю и готовлю их сам.

— Вот я скоро, хлопцы, помру, а портрет останется. Будут люди смотреть на него и думать: что за человек был этот Мазепа? Что на уме таил? Что сказал, а чего сказать не успел? И все-таки странно, что портреты остаются, а люди умирают… Меня сегодня пчела укусила. Лекарь не знает, к добру или нет. И я не знаю. Интересно, в загробном царстве пчелы тоже водятся или там одни птички красивые летают и райские песни поют? Ты, поэт, что про это скажешь?

— Я ничего не собирался говорить. О загробном царстве мне ничего не известно.

— Вот как! — удивился гетман. — Ты говоришь только о том, что видел собственными глазами?

— Да.

— Но бога же ты видеть не мог? А так неужели же ты не веришь, что он существует? Гетман засмеялся, но тут же закашлялся. — Сердце болит! Ох, хлопцы, не дай господь дожить вам до того. Лучше голову в бою сложить в молодом возрасте, как мой племянник Обидовский. Завидую я ему. Пошел по приказу царя Петра в Лифляндию, погиб там как герой, вдову молодую и красивую оставил. Теперь Войнаровский на нее глаз положил, а Обидовскому уже все равно. Герой лежит себе в земле, страсти и грехи земные его уже не волнуют. А мы тут всё еще разбираемся, кто хороший, кто плохой, кого судить, а кого наградить…

И не понять было, шутит гетман или говорит серьезно. Он с интересом наблюдал, как Фаддей закрепляет подрамник, раскладывает краски и кисти. Подошел и заглянул через плечо художника на картину.

— Кто это? — спросил он. — Вот этот — посредине, в рыцарской одежде… Я? Хорошо. Можешь даже помоложе меня сделать. Да еще уши нарисуй одинаковые, а не такие, как у меня сейчас — одно вспухло. Сам его краем глаза вижу… Сверху — города, церкви и апостолы. Тоже правильно. А что за женщины по бокам? Лица мне незнакомы.

— Это Россия, Польша, Швеция и Турция. У каждой в руках будет ее герб.

— И все вокруг меня вьются? Каждая любви моей добивается?

— Да ведь так и есть на самом деле.

— Неужто? — спросил Мазепа, и опять было неясно, прикидывается он наивным или же вправду впал в детство. — Оказывается, такой я важный и могущественный пан? Как картину свою назовешь?

— «Апофеоз Мазепы».

Гетман погладил раздвоенную бороду, покачал головой и ничего не сказал — то ли не нашелся, то ли счел за благо промолчать. Но как-то приосанился. И шаг его стал легким и упругим;

— А ты, поэт, как свою поэму назовешь?

— Не знаю, будет ли это поэма.

— Что же иначе? Жизнеописание славного гетмана войска казацкого Ивана Степановича Мазепы?

— Может, и так.

— Видишь, художник проворней тебя. Он уж и название придумал. Гляди, через день-два картину закончит.

— Разные характеры.

— Да, это уж точно, что разные. Хитрый ты. Ничего, такие мне даже интереснее. Перо очинил? Бумага готова? Ну, начинай… Впрочем, нет, погоди. Запишешь потом. Пока же выслушай. Если Иван Степанович Мазепа и был знаменит чем-то, так это тем, что умел читать мысли любого человека, с которым сводила его судьба. Знал, о чем думали и покойный царь Алексей Михайлович, и все польские короли, и патриарх всея Руси, и нынешний царь Петр… Ведомы мне и твои мысли, поэт…

Линялые глаза гетмана встретились со спокойным взглядом карих глаз Василия. Минуту, а то и более смотрели они друг на друга. Ни гетман, ни поэт не отвели взгляда. Наконец Мазепа усмехнулся и сказал:

— Будет нам в гляделки играть. Надо и о художнике подумать. Давай-ка я сяду так, чтобы ему лучше было видеть меня..1 Хорошо? А теперь можешь и писать. Любит меня царь Петр. Я вторая особа, которую царь наградил орденом святого Андрея Первозванного, землями одарил, шубой со своего плеча…

Но тут в комнату вбежал Орлик и, подойдя к гетману, стал что-то шептать ему на ухо.