— Сюда! Сюда! Он здесь!
— Постой, мальчик, не кричи! — долетел до него чей-то голос, но Петька не знал, что это голос Крмана.
Крман выбежал вслед за Петькой из хаты, но при своей дородности поначалу никак не мог за ним поспеть.
— Сюда! — продолжал кричать Петька. — Здесь главный! Здесь!
Крман видел, как к Петьке метнулся один из драбантов короля. Петька увернулся от сабли, бросился к кусту сирени и спрятался там. Драбант — за ним.
— Что вы делаете! — закричал Крман по-немецки. — Это же ребенок!
Окровавленный Петька лежал, свернувшись клубочком, как ветер, сказку о котором он только что услышал, и зевал. Крман знал, что означает такая зевота. Голубые глаза уже подернул туман.
— Он же был совсем маленький! — прошептал Крман.
Драбант и сам начинал понимать, что совершил, мягко говоря, дело нехорошее.
— А зачем они подсылают к королю своих детей?
— Я сейчас же иду к королю, чтобы положить конец беззаконию! Можете рубить меня тоже, если хотите!
— У русских много детей. Надо ли из-за одного так сердиться? Кроме того, король приказал никого не щадить.
— Вы негодяй! — крикнул Даниил. — Я буду жаловаться королю!
Драбант не посмел остановить Крмана.
Карл был в хорошем настроении. Конница Рейншильда на рысях врубилась в ряды русских и целую милю преследовала их.
— В чем дело? — спросил король у Крмана. — Вам потребовалась еще одна аудиенция?
— Только что здесь, рядом с вами, убили ребенка.
— Он что-то кричал русским и сигнализировал им! — сказал подошедший драбант.
— Что ж, случаются и маленькие шпионы, — спокойно произнес король. — Тут не может быть скидок на возраст. К тому же с русскими мы обходились и будем обходиться с особой строгостью. Надо, чтобы у них вошло в привычку бояться шведов. Кстати, русские и сами способны на любые злодейства. Они не щадят даже невинных тварей. У меня недавно украли петуха. Сделали это, конечно, русские шпионы. Спрашивается, что сделал им плохого бедный петух? Он много лет будил меня по утрам… Но что это — опять костры?
— Костры? Где костры? — глухо спросил Крман. — Хватит костров! Я иду, чтобы погасить их!
Тяжело, нетвердо ступая, он начал спускаться с холма.
— Задержать его! Если надо — связать, — спокойно сказал король. — Мне коня. Никакого эскорта. Впрочем, вы, — он ткнул драбанта, убившего Петьку, пальцем в грудь, — можете ехать со мной. Да прихватите кого-нибудь еще. Но только одного.
Вязать Крмана не пришлось. Он сделал еще несколько шагов и рухнул. Мимо него промчались король и двое драбантов. Крман застонал. Послали за Погорским. Пришел и королевский хирург Нейман. Крмана перенесли в хату, поставили за уши пиявки, пустили кровь. К ночи Крман проснулся. Был он бледен и слаб, но помнил все, что с ним произошло.
Король атакует
Сотник Подольский сидел с казаками из своего разъезда на пригорке, в двух десятках сажен от костра. Коней не распрягали. Ждали, не появятся ли шведы.
Но вокруг было совершенно тихо, будто и вправду кто-то, как в сказке, спрятал ветер.
Все молчали. И каждый, наверное, думал о чем-то своем, заповедном.
Теперь уже неярко и смутно вспомнились Василию фольварк под Высоким замком, разговоры в полутьме, сама панна Мария. Неужели это было всего лишь год назад? Неужели лишь шесть месяцев минуло с тех пор, когда они ехали в стужу по зимней дороге?
А ведь во Львове тоже идет жизнь и бушуют страсти. Может быть, кто-нибудь еще, кроме ксендза Шимановского, от тоски разбил себе голову о морду каменного льва? Кто теперь в постояльцах у тетушки Фелиции? Пополнил ли свою библиотеку пан Венцеслав Лянскоронский?
Иезуиты вкупе с униатами, наверное, весьма преуспели в борьбе со львовским Ставропигийским братством, типография которого до недавних пор издавала русские книги. Все могло случиться в этом внешне тихом городе. Но тишина обманчива. А штили на море очень часто сменяются штормами. И придет время, очнется Львов, как очнулась сейчас в борьбе со шведами Украина от Киева до Полтавы, от Северской земли до Сечи… Когда это случится? Через десять лет? Через сто? Василий этого не знал и не загадывал наперед, но чувствовал, что теперь вряд ли вернется во Львов, а останется здесь, среди бескрайних лесов и полей, в этой подымающейся, как богатырь после долгого сна, стране. Отсюда слишком уютными, почти игрушечными виделись ему Львовские улицы и площади… Затем он стал думать о своей пьесе, которую во Львове, наверное, уже забыли.