Крман поднял один каштан. Он был теплый и казался живым. Крман улыбнулся каштану, как старому знакомому. Дома он бросил в горящий камин все свои папки о царе Петре, Карле XII и Августе Сильном, туда же полетели и бумаги, оставленные когда-то Василием. Даниил понял, что у него хватит сил забыть все это. А забыть, как утверждал Энеман, — значит выжить. Пить настойку ему больше не понадобилось.
Через некоторое время он написал свои воспоминания о путешествии по Белоруссии и Украине, рукопись которой позднее хранилась в библиотеке Будапештского университета. Через двести лет ее нашли и даже опубликовали отрывки, которые, впрочем, не привлекли внимания историков. И совершенно справедливо. Уж слишком частными были наблюдения автора, а выводы — наивными. Прошел по жизни стороной, как тень случайного облачка на дальнем поле.
Куда интереснее сложились судьбы других героев нашей хроники.
Вы еще не забыли о «ничейном солдате» по имени Василий, который после победы над шведами собирался бежать не то за Дон, не то за Урал. Ни в одном из известных нам исторических документов его имя не упоминается. Зато известно другое. Семен Палий, ярый враг Мазепы, католицизма, мечтавший об освобождении всей Украины, принял участие в Полтавской битве, хотя после сибирской ссылки без посторонней помощи не мог сесть на коня. И Мазепа знал, что Палий будет среди тех, кто имеете с царем Петром, фельдмаршалом Шереметевым, князем Меншиковым, гетманом Скоропадским и другими военачальниками поведет полки в бой против шведов. Но позднее Палий не подчинился Скоропадскому. Он организовал собственные казачьи отряды, которые боролись против старшин, разорял поместья, раздавал бедным отобранное у богачей добро. Палий еще долго держал в страхе гетмана Скоропадского, появляясь в разных местах Украины, даже под самим Киевом. О Семене Палии, его отрядах, его бурной жизни можно рассказывать до бесконечности. Нам с вами важно другое. По преданию, к Палию присоединились и многие дезертиры из царских войск. Один их них любил рассказывать сказку о ветре. Только она уже была совсем иной. Не звери решили спрятать ветер, а богачи и начальники над людьми простыми. А почему им был опасен ветер? Да потому, что разносил по миру правду, шептал ее на ухо каждому. Как же богачи и начальники могли потерпеть такое, если вся сила и могущество на обмане да неправде держатся? Вот и решили они спрятать ветер. Подстерегли, когда он спал под кустом, свернувшись клубочком… А дальнейшее вам известно. Ветер все же освободился. Так вот, не был ли солдат, рассказывающий сказку, тем самым Василием — тезкой нашего героя? Утверждать что-либо точно в этом случае трудно. Зато доподлинно известно другое. Длинной и пустой оказалась жизнь Филиппа Орлика. Может быть, Мазепа был прав, сказав, что на небе, в том месте, где должна быть звезда Филиппа Орлика, зияет дыра? Орлик, как перекати-поле, метался из страны в страну, писал покаянные письма царю Петру, предлагая себя в гетманы, долго прятался в Польше, боясь, что Август выдаст его. А умер на положении пленника в Турции.
Рассказ об Орлике будет неполным, если не упомянуть еще об одной детали. Через двести лет после Полтавской битвы в одном из монастырей в Греции была найдена старая, пожухшая картина под названием «Апофеоз Мазепы». Она мало заинтересовала искусствоведов — работа была слабенькой, чувствовалось, что принадлежала она кисти робкого и несамостоятельного живописца. Потому ее даже не стали реставрировать. Но мы-то с вами знаем, что никому не понадобившаяся картина — единственное, что оставил после себя Фаддей. А попала она в Грецию, наверное, стараниями все того же Орлика, который возил с собой по свету символы былого величия Мазепы — бунчук, булаву, печать и, как теперь можно догадаться, неудачную картину.
В общем, история вершила суд свой над каждым. И никто не смог избежать его. Впрочем, для многих судьба была милостивой. Пан Лянскоронский — любитель изящных искусств, немного ученый, немного библиофил, немного рыцарь, немного купец, немного мот и немного скупец — обрел наконец свое счастье.
Свадьба пана Венцеслава и панны Марии состоялась осенью 1710 года. Была она нешумной, непоказной. Сразу же после венчания молодые уехали в поместье Лянскоронского на северных склонах Карпат — голубых в хорошую погоду и мрачных, хмурящихся, туманных зимой и осенью.
Время шло.
Никто долго не понимал, почему вдруг все оставшиеся в живых из рода Кочубеева были обласканы двором и награждены землями, кроме Анны Обидовской (сестры Мотри Кочубеевой). Анна была сослана на вечное поселение без объявления причин. Лишь записки Крмана, найденные через двести лет после Полтавской битвы, объяснят нам, что ее связи с изменником Войнаровским стали известны князю Меншикову.
А время летело на своих бесшумных крыльях. Петербург, или, как его в ту пору именовали, Петербурх, стал столицей России.
Шут польского короля Августа Иосиф Фрейлих умер в припадке смеха в Варшаве, хотя смеяться в тот вечер вроде было не над чем. После смерти Фрейлиха выяснилось, что он многие годы работал над научным трактатом о роли и значении шутов, об истории возникновения этой профессии, ведущей свое начало, как считал Фрейлих, от мимов Древнего Рима, которые еще две тысячи лет назад умели смешить честной народ так, как это уже никак не удается делать шутам XVIII века.
Итак, мы вам рассказали о том, что произошло с главными героями книги. А теперь несколько слов еще об одном нашем герое — городе Львове. Что же о нем? После изгнания шведов Львов как бы очнулся ото сна. Лишь за один 1710 год здесь заложили семнадцать новых домов, две церкви и навели еще один арочный мост через реку Полтву — как раз напротив открытого купцом Михайлом нового Российского постоялого двора, где теперь часто останавливались купцы из Киева, Москвы и новой гетманской столицы Глухова.
В общем, жизнь шла своим чередом. И каждый день уже на следующее утро становился «вчера», а через день — «позавчера», а через год — историей.